— Эх, бедняга! Пал жертвой политической игры. Что ж, возможно, когда-нибудь столичные политики поймут, как были неправы.
— Мой старый начальник на этот счет байку рассказывал, — сказал Вестфилд. — Служил в туземном полку один старый хавилдар[39]
, и его спросили, что будет, если британцы уйдут из Индии. Старикан и говорит…Флори отодвинул стул и встал. Он больше был не в состоянии, не мог — нет, не желал выносить этого! Он должен немедля уйти отсюда, пока не тронулся умом и не начал крушить мебель и бросаться бутылками в картинки на стенах. Тупая, безмозглая алкашня! Как такое может быть, что они неделю за неделей, год за годом мусолят одно и то же, повторяют слово в слово те же злобные бредни, словно пародируя третьесортный рассказик из «Блэквуда»? Неужели никто из них
Флори ничего такого не сказал и мучительно старался сохранять нейтральное выражение лица. Он стоял возле стула, чуть в стороне от остальных, с неловкой улыбкой человека, привыкшего чувствовать себя белой вороной.
— Боюсь, мне нужно отчаливать, — сказал он. — Нужно, к сожалению, кое-что успеть до завтрака.
— Останься, пропусти еще стаканчик, — сказал Вестфилд. — Утро только распустилось. Выпей джину. Для аппетиту.
— Нет, спасибо, мне пора. Идем, Фло. До свидания, миссис Лэкерстин. Всем до свидания.
— Тоже мне, Букер Вашингтон[40]
, дружок ниггеров, — сказал Эллис, едва удалился Флори; и каждый подумал, что точно так же он чихвостит их за глаза. — Наверно, пошел к Венику-сраному. Или свалил поскорей, чтобы за выпивку не платить.— Ну, он парень неплохой, — сказал Вестфилд. — Так только, большевизмом увлекается. Не думаю, что он это всерьез.
— Да, парень он славный, ничего не скажу, — сказал мистер Макгрегор.
Надо заметить, что каждый европеец в Индии в силу своей национальности, а точнее цвета кожи, считался славным парнем, пока не натворит чего-нибудь совсем уж несусветного. Быть славным парнем — почетное звание.
— Как по мне, так
Возникла бессвязная перепалка насчет Флори, но вскоре утихла, поскольку мистер Макгрегор этого не одобрял. Европейцы посидели в клубе еще какое-то время и снова освежились. Мистер Макгрегор рассказал свою байку о Проме, которая почти всегда была к месту. А затем разговор сам собой свернул на старую, животрепещущую тему — наглость туземцев, малодушие правительства и канувшие в Лету времена, когда Британская Индия
Время близилось к десяти, и жара была удушающая. У всех на лицах (а у мужчин и на предплечьях) блестел пот. На спине шелкового пиджака мистера Макгрегора ширилась влажная прогалина. Слепящий свет просачивался сквозь зеленые циновки и бил по глазам, дурманя разум. Все думали с тоской о предстоящем плотном завтраке и убийственно долгих дневных часах. Мистер Макгрегор встал со вздохом и поправил очки, сползавшие по скользкому носу.
— Увы, пора заканчивать столь приятное собрание, — сказал он. — Мне надо домой к завтраку. Заботы империи. Подвезти кого-нибудь? У крыльца моя машина с шофером.
— О, спасибо вам, — сказала миссис Лэкерстин. — Возьмете нас с Томом? Какое облегчение не ходить пешком в такую жару!
Все встали. Вестфилд потянулся и подавил зевок, втянув носом воздух.
— Лучше, пожалуй, двигаться. Засну, если дальше буду тут сидеть. Весь день еще в конторе париться! Горы бумаг изводить. О боже!
— Не забудьте, вечером теннис, всех касается, — сказал Эллис. — Максвелл, черт ленивый, больше не увиливай. Чтоб был тут с ракеткой ровно в четыре тридцать.
— Apres vous, madame[41]
, — сказал галантно мистер Макгрегор в дверях.— Веди, Макдуф, — сказал Вестфилд.