1984. Дни в Бирме

— Мне так жаль, друг мой! Я собирался исфиниться. Ничего лучше сделать было нелься. В тюрьме никого не осталось, кто бы умел выделывать шкуры.

— Но, черт возьми, тот заключенный выделывал их просто прекрасно!

— Ах, да. Но он не с нами вот уже три недели, увы.

— Не с вами? Я думал, он отбывает семь лет.

— Что? Вы расфе не слышали, друг мой? Я думал, вы снали, кто у нас выделывал шкуры. Это был Нга Шуэ О.

— Нга Шуэ О?

— Тот бандит, что сбежал при содействии Ю По Кьина.

— О черт!

Эта неудача ужасно расстроила Флори. Тем не менее после полудня он принял ванну и часам к четырем направился в чистой рубашке к Лэкерстинам. Время для визита было очень раннее, но он хотел наверняка застать Элизабет до того, как она уйдет в клуб. Миссис Лэкерстин, которая спала и никого не ожидала, встретила Флори нерадиво и даже не предложила присесть.

— Боюсь, Элизабет еще не спускалась. Она одевается на верховую прогулку. Не лучше ли вам будет оставить записку?

— Я бы хотел увидеть ее, если не возражаете. Я принес ей шкуру того леопарда, что мы застрелили вдвоем.

Миссис Лэкерстин оставила его стоять в гостиной, чувствуя себя, как бывает в таких ситуациях, неуклюжим и неуместно долговязым. Но она привела Элизабет, успев прошептать ей на ухо:

— Избавься от этого жуткого типа как можно скорей, дорогая. Не выношу, чтобы он торчал в доме в такое время дня.

Когда Элизабет вошла в комнату, сердце у Флори так заколотилось, что перед глазами поплыло красноватое марево. Элизабет была в шелковой рубашке и джодпурах, кожа ее была тронута загаром. Она была даже прекрасней, чем Флори помнил. Он оробел и понял, что пропал; вмиг с него слетела вся напускная бравада. Вместо того чтобы приблизиться к Элизабет, он попятился. И задел журнальный столик, повалив вазу с циниями, которая шумно покатилась по полу.

— Простите ради бога! — воскликнул он в ужасе.

— Ой, ну что вы! Пожалуйста, не переживайте!

Она помогла ему поставить столик на место, щебеча при этом так заливисто, словно ничего не случилось:

— Вас так ДОЛГО не было, мистер Флори! Вы прямо чужестранец! Нам вас так не хватало в клубе. И т. д. и т. п.

Она интонировала каждое второе слово, придавая речи мертвящую, глянцевую любезность, к какой женщина прибегает, когда вымучивает из себя нравственный долг. Флори был в ужасе. Он даже не смел взглянуть ей в лицо. Она взяла портсигар и предложила ему сигарету, но он не взял. У него слишком дрожали руки.

— Я принес вам ту шкуру, — сказал он вяло.

Он развернул ее на столике, который они только что поставили. Шкура выглядела такой убогой, такой никчемной, что Флори пожалел, что принес ее. Элизабет приблизилась к нему, чтобы рассмотреть шкуру, так что ее персиковая щека оказалась на расстоянии фута от него, и он ощутил тепло ее тела. Но его одолел такой страх перед ней, что он поспешно отступил. В ту же секунду отступила и Элизабет, почуяв дурной запах шкуры и скривившись от отвращения. Флори был готов провалиться со стыда. Словно бы это воняла не шкура, а он сам.

— Спасибо вам огромное, мистер Флори! — она отдалилась еще на шаг от шкуры. — Такая прелестная большая шкура, не так ли?

— Была прелестной, но, боюсь, ее испортили.

— Ну, что вы! Я рада такому трофею! Вы долго пробудете в Чаутаде? Должно быть, в лагере сейчас ужасно жарко?

— Да, очень жарко.

Три минуты они проговорили о погоде. Флори был беспомощен. Все, что он пообещал себе сказать, все его доводы и возражения застряли у него в горле.

«Дурак, дурак, — думал он, — что ты несешь? Ты ради этого проделал двадцать миль? Ну же, скажи то, зачем пришел! Заключи ее в объятия; заставь ее выслушать себя, дай ей пинка, залепи пощечину — что угодно, только бы она перестала душить тебя этой чушью!»

Но это было безнадежно, безнадежно. Он не мог заставить себя сказать ни единого слова, кроме пустых банальностей. Как мог он высказывать какие-то возражения или доводы, когда Элизабет в зародыше душила их своим беззаботным щебетом, низводившим любое слово до клубной болтовни? Где она этому научилась, этой кошмарной светской любезности? Несомненно, в какой-нибудь новомодной женской школе. Лохматая падаль на столике с каждой секундой казалась ему все отвратительней. Он стоял, почти потеряв голос, чурбан чурбаном с желтушным и осунувшимся после бессонной ночи лицом, а его пятно было точно след от грязи.

Довольно скоро Элизабет его выпроводила:

— А теперь, мистер Флори, если не возражаете, мне в самом деле пора…

Он не столько сказал, как промямлил:

— Вы как-нибудь еще пойдете со мной? Прогуляться, пострелять… что-нибудь?

— У меня теперь так мало времени! Все мои вечера, похоже, заняты. Этим вечером я собираюсь кататься верхом. С мистером Верраллом, — добавила она.

Вероятно, ей захотелось ранить его. Ведь он ничего не знал о них с Верраллом. Он не сумел скрыть страха и ревности, когда спросил безжизненным голосом:

— Вы много катаетесь с Верраллом?

— Чуть не каждый вечер. Он такой прекрасный всадник! И у него такие чудесные поло-пони!

— Эх. У меня-то, конечно, нет пони.