1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером

Русская мысль – не академическая философия, а мысль, занятая Россией. Чаадаев и Герцен, его несознавшийся ученик. Чтобы войти в мировую историю, Россия должна ее изменить. «В истории мы гостящие». Всеядность Герцена в выборе средств.

Михаил Гефтер: Философская мысль, которая работает с категориями и занимается систематикой, появилась в России довольно поздно и в XIX веке не имела влияния.

Глеб Павловский: Она жила себе внутри университетской системы и профессорствовала.

Серьезным предметом мирового масштаба стала не профессионально философская активность, а та мысль, которая действенно, страстно, тяжко занята была только Россией. Прояснением ее отношения к Миру, в которое ей надо было втянуть все и всех.

В России Чаадаев не так уж и предусмотрен. Что-то бродило у него в голове адъютантской, что-то он в биографии передвинул, когда вышел в отставку. Там бы и ты ушел в отставку, и я бы ушел, это ясно. В сущности, у него был один ученик, и тот не желал признаться в ученичестве. Герцен двусмысленно вел себя по отношению к Чаадаеву.

Но и учитель не очень стремился признать ученика.

Да, но тот сумасшедший. Герцен – одареннейшая натура и как размышляющий человек, в Письмах об изучении природы, и как писатель, правда не бог весть что. Тем не менее ниоткуда не видно, что без Чаадаева он стал бы Герценом. Чаадаев навел его на мысль, что России, находясь извне мировой истории, удастся войти в нее, только изменив самое мировую историю.

Мысль не сформулирована Герценом так открыто. Это реконструкция его логики. В такой прямой форме я не припомню ее у Герцена.

Герцен слишком хорошо пишет. Прочтешь – ах, и тут же забыл. Чересчур стильно. А с другой стороны, вот действительно ученик Петра Яковлевича! В идею, что есть мыслящее движение, втягивает русский комплекс пространства. Для европейца это же не мучительный вопрос. С появлением Америки и ее колонизацией возникла трудность, но та быстро регионализировалась. Потом Америка ушла и зажила своей жизнью, а мы тут распялены Евразией постоянно.

Одомашнивает пространство по Герцену мещанство. Мещанская Европа, к ней у него никакого презрения. Одомашнивание – это социальное отвердевание События, приручение результата. Вот где в Герцене засел Чаадаев! Благодаря кровавым перетасовкам Европа оказалась в мировой истории. Почему в истории она?

Потому что в своей кровавой мешанине устраивалась сама, а нас, дескать, туда ввели, и не принялось. В истории мы гостящие. Это пассивно-активное состояние мучительно, что выражает себя в русском жизнеустройстве. Когда существуешь, не участвуя в истории как своей.

Иначе Чаадаева не прочтешь! И для Герцена в этом ничего противоестественного. Тут на Герцена влияние Гете сильное, теории метаморфоза¹⁵. Россия в данном случае движется в направлении и истории, и науки; Чаадаеву это не интересно, а для Герцена важно. История наук согласуема с историей философии. И в России подготовлена почва, есть община.

Для Герцена принципиально не важно, кто снимет препятствие для России на ее возврате в историю. Царь? Неплохо. Молодые пойдут в народ? Тоже славно, им в пример декабристы. Герцен сотворил декабризм в роли первообраза России, возвращающейся в историю. Из Некрополиса, придуманного за него Чаадаевым. Либеральные шатания Герцена – выдумка. А были – Чаадаев и литература, Пушкин и Гоголь.

043