Так еще подростком Тэнго пришел к выводу: настоящий отец — где-то не здесь. А тот, кто его, Тэнго, воспитывает, лишь называет себя отцом, но таковым не является. Ведь на самом деле биография Тэнго так похожа на судьбы малолетних бродяг из романов Чарльза Диккенса.
Сама вероятность такого расклада то пугала мальчика в страшных снах, то притягивала своей авантюрностью. Диккенса Тэнго читал запоем. Поначалу проглотил «Оливера Твиста» — и сразу же влюбился в этого автора. От корки до корки прочел все его книги, какие только нашел в библиотеке. В любимых персонажей из Диккенса он постоянно играл, примеряя на себя их жизни и сочиняя новые ситуации. Его фантазии (чтобы не сказать — навязчивые идеи) становились все длиннее и запутаннее. Общий сюжет не менялся, но вариациям не было счета. Как бы ни поворачивались события, в будущем Тэнго оказывался где угодно, только не здесь. «Здесь» — это тесная и мрачная клеть, в которую его заперли по чьей-то жестокой ошибке. А его настоящие родители живут правильной, светлой жизнью и в один прекрасный день спасают его из заточения и увозят туда, где ему и положено находиться. И Тэнго наконец получает свои свободные и радостные воскресенья.
Школьными успехами сына отец гордился. И даже хвастал этим перед соседями. Но все интересы и таланты Тэнго были для него запредельны и откровенно скучны. Стоило Тэнго засесть за уроки, папаша делал все, чтоб ему помешать. Выискивал любой, самый никчемный повод — и пилил сына до позднего вечера. Претензии всегда сводились к одному.
— Каждый день я наматываю километры, как заведенный, себя не помня, — бубнил родитель. — Да по сравнению с этим твоя жизнь — просто райские кущи! Меня в твоем возрасте заставляли вкалывать так, что тебе и не снилось. Чуть зазевался — мигом оплеуха от отца или брата! Да ты представляешь, каково это, когда тебя изо дня в день не кормят, а только пашут на тебе, как на скотине? А ты думаешь — получил пару хороших отметок, и можно валять дурака весь оставшийся день?
И эта волынка могла продолжаться до бесконечности.
«А может, этот странный дядя просто завидует мне? — догадался однажды Тэнго. — Слепо завидует жизни, которой я живу, и месту, которое я занимаю? Но как может отец завидовать родному сыну? Разве такое возможно?» Конечно, Тэнго был еще слишком мал, чтобы ответить на этот вопрос. И в то же время он не мог не чувствовать яда в словах своего якобы родителя. Принять и простить этот яд ребенок не мог. Нет, размышлял Тэнго дальше. Это не просто зависть. Это ненависть к чему-то конкретному внутри Тэнго. Самого-то сына отец воспринимает как данность. Но что-то внутри Тэнго, похоже, так и не даст отцу успокоиться до самой могилы. И простить ему это сын не сможет уже никогда.
Идеальной лазейкой для Тэнго стала математика. Лишь туда и удавалось ему сбегать из проклятой тюрьмы под названием «реальность». Ибо с малых лет он заметил: достаточно переключить в голове нужный тумблер, и ты запросто переносишься совершенно в иное измерение. Где можно бродить по безгранично цельному, гармоничному миру — и при этом оставаться абсолютно свободным. Тэнго вышагивал по просторным коридорам огромных зданий и распахивал бесчисленные двери со всевозможными номерами. И с каждым новым пейзажем призраки старой реальности все больше истончались и уходили в небытие. Мир, управляемый математическими формулами, казался ему самым справедливым и безопасным. Географию этого мира Тэнго понимал лучше кого бы то ни было и быстро наловчился выбирать там самые правильные для себя маршруты. Так, чтоб никто за ним не угнался. Лишь в математике ему удавалось наконец-то забыть алогичные, жестокие правила реального мира — и начисто его игнорировать.
Если математика представлялась Тэнго величественным храмом фантазии, то истории Диккенса напоминали дикий заколдованный лес. Цифры звали его вверх, к небесам, а внизу докуда хватало глаз простирались угрюмые заросли. Корневища деревьев вгрызались в землю и оплетали собой все вокруг. И не было в этой чаще ни системы координат, ни проходов, ни дверей с номерами.
С младших классов до средней школы живее всего Тэнго ощущал себя в мире чисел. Их логичность и неизменность словно гарантировали ему свободу, в которой он нуждался больше всего на свете. Однако с приходом юности в душу стало закрадываться подозрение: чтобы выжить, одной математики недостаточно. С числами он не чувствовал никакой беспомощности. Любые вопросы улаживал, как считал нужным, и ничто не мешало ему. Но стоило вернуться в действительность (а попробуй-ка в нее не вернуться!), как он снова оказывался в чертовой клетке. Где ничто не решалось, как ему хочется, напротив — задачи лишь усложнялись и запутывались. А если так, зачем она вообще нужна, математика? Для временного бегства от реальных проблем? Да ведь реальности от этого только хуже!