1том. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга.

Но было бы неосмотрительно доверяться подобным заявлениям писателя. Правда, критика у Франса носит подчеркнуто субъективный характер. Правда, в изящных и капризно-непринужденных критических статьях Франса разбираемое произведение нередко служит только поводом для общих рассуждений, для воспоминаний детства, для всевозможных парадоксов, прихотливых суждений вкуса и т. п. Но за подчеркнуто-субъективной формой критического эссе чувствуются твердые убеждения критика-гуманиста. Анатоль Франс убежден в том, что искусство не может расти на нездоровой почве декаданса, он упорно поддерживает французскую реалистическую традицию и умеет, говоря, например, о Бальзаке, стать выше своего придирчивого эстетизма, умеет понять всю титаническую силу зачинателя французского реализма XIX столетия. Как широко и как по существу объективно, несмотря на очень капризный способ выражения, судит Франс о Бальзаке: «Пускай даже Бальзак меня порою пугает, пускай даже иногда мысль его мне кажется тяжеловесной, а стиль пошлым — но нельзя не признать его мощи. Это бог. Попробуйте упрекнуть его в том, что иногда он бывает груб, — его приверженцы ответят вам, что, занимаясь сотворением мира, нельзя быть слишком нежным». Наряду с традициями французских реалистов XIX века, Франс так же настойчиво и убежденно поддерживает и столь дорогие ему традиции французских просветителей XVIII века и гуманистов XVI века во главе со своим любимцем Франсуа Рабле. Любовь к народному творчеству, к его нравственной и художественной чистоте, к его здоровому, жизнеутверждающему началу, проявленная Франсом в «Книге моего друга» и в «Перламутровом ларце», вдохновляет и Франса-критика. Целая серия статей в «Литературной жизни» посвящена народным рассказчикам, народной песне. В Ги де Мопассане Франс высоко ценит живую связь его с народным повествовательным искусством. А как любит Франс свой родной язык, с каким увлечением может он говорить о словарях — ибо видит в них прежде всего сокровища народной речи!

В «Харчевне королевы Гусиные Лапы» и «Суждениях г-на Жерома Куаньяра» (обе книги вышли в 1893 г.) рамки социальной сатиры Франса значительно расширяются по сравнению с предшествующими книгами. Жером Куаньяр — центральный персонаж этих двух книг — многими своими чертами напоминает Сильвестра Бонара; это, как и Бонар, настоящий энтузиаст гуманистической науки, верный последователь заветов гуманизма, свободомыслящий человек, полный презрения ко всяческой косности и обскурантизму. Присуща Куаньяру и едкая ирония — даже куда более едкая, чем у Сильвестра Бонара. Но если по складу своего мышления эти два персонажа схожи между собою, то совсем не схожи те жизненные обстоятельства, в которых их показывает Франс. Жером Куаньяр лишен домашнего покоя и кабинетной тишины, характеризующих обычный образ жизни Бонара. Это — мудрец-бродяга, не имеющий ни кола, ни двора. Избрав такой образ жизни для своего нового героя, А. Франс получил возможность расширить и обобщить его жизненный опыт, создать своего рода сатирическое обозрение жизни. Авантюрная фабула «Харчевни» служит скрепляющей нитью для целого ряда тем. И в композиционном отношении, таким образом, Франс здесь тесно примыкает к вольтеровской традиции (вспомним авантюрную фабулу повести «Кандид»). Случайные встречи, стычки, любовные истории, разговоры в книжной лавке — все это дает аббату Куаньяру возможность выступить в роли наблюдателя и критика действительности. Притом, надо помнить, что, хотя книги об аббате Куаньяре воссоздают королевскую Францию XVIII века, но историческая тематика тесно сплетается в них со злободневной тематикой времен Франса. В рукописи «Суждений» имеется отрывок, не вошедший в окончательный текст, — не вошедший, может быть, именно потому, что он слишком прямолинейно подчеркивал злободневную заостренность книги: «Мы свободны, потому что наши господа нам это говорят. И именно ради нашей свободы полицейские убивают людей на улицах. Конечно, гораздо больше чести в том, чтобы тебя убили во имя республики, чем во имя короля. Но господину аббату слишком недоставало своего рода трансцендентности в чувстве порядка, так что едва ли можно предположить, чтобы он восхищался нашей полицией».