1том. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга.

Няня Сюзанны — молоденькая крестьянка, приехавшая из деревни, где она вынянчила семь или восемь братцев; она с утра до вечера мурлычет лотарингские песенки. Мы как-то отпустили ее на целый день посмотреть Париж; она вернулась в полном восторге: она видела чудесную редиску. Все прочее тоже ей понравилось, но редиска просто очаровала; она даже написала об этой редиске домой. Такая душевная простота роднит ее с Сюзанной, которая тоже, кажется, ничего не замечает на всем белом свете, кроме ламп и графинов.

Стоило только появиться Сюзанне, и в столовой сразу стало очень весело. Мы улыбаемся Сюзанне, и Сюзанна улыбается нам: кто любит, всегда найдет способ договориться. Мать протянула к ней свои гибкие руки, откинув в истоме летнего утра широкие рукава пеньюара. Тогда и Сюзанна протянула свои пряменькие кукольные ручонки в пикейных рукавчиках. Она растопырила пальчики, как пять розовых лучиков, торчавшие из обшлага. Очарованная мать посадила ее к себе на колени, и мы все трое были очень счастливы; может быть, потому, что ни о чем не думали. Такое состояние не могло длиться вечно. Сюзанна, потянувшись к столу, так широко раскрыла глазки, что они стали совсем круглые, и потрясла ручонками, словно это деревяшки, — и на самом деле они были похожи на деревяшки. В ее глазах сверкнули изумление и восторг. На трогательно глупеньком и важном личике мелькнуло что-то сознательное.

Она пискнула, словно раненая птичка.

— Может быть, ее уколола булавка, — предположила мать, к счастью никогда не забывавшая о действительности.

Английские булавки так незаметно расстегиваются. А на Сюзанне их целых восемь штук.

Нет, не булавка уколола Сюзанну. Ее кольнула любовь к прекрасному.

— Любовь к прекрасному? В три месяца и двадцать дней?

Но судите сами: почти выскользнув из рук матери, она ерзала по столу кулачонками, помогала себе плечами и коленками, пыхтела, кашляла и пускала слюни, пока не дотянулась, наконец, до тарелки. Старый страсбургский деревенский мастер (верно, это был простой человек, мир праху его!) изобразил на этой тарелке красного петуха.

Сюзанна хотела схватить петуха; ведь не для того же, чтоб съесть, значит, он показался ей прекрасным.

На это мое простое рассуждение ее мама сказала:

— Какой ты глупый! Если бы Сюзанна могла взять петуха, она тут же отправила бы его в рот и не стала бы им любоваться. Право, ученым людям недостает здравого смысла!

— Конечно, она поступила бы именно так, — ответил я, — но это доказывает, что для развития всех ее многочисленных и уже разнообразных способностей главным органом восприятия служит рот. От постоянных упражнений у нее прежде развился рот, а потом уже глаза, и это правильно. Теперь ее многоопытный, нежный и чувствительный ротик лучше всего помогает ей познавать мир. Она права, что прибегает к его помощи. Повторяю, наша дочь — воплощенная мудрость. Да, она засунула бы петуха в рот, но засунула бы не потому, что он вкусный, а потому, что он красивый. Заметьте, что эта привычка, свойственная маленьким детям, отразилась в речи взрослых. Мы же говорим: «Вкус к стихам, к картинам, к опере».

Пока я высказывал эти необоснованные мысли, которые, будь они изложены непонятным языком, несомненно снискали бы одобрение философов, Сюзанна барабанила кулачками по тарелке, царапала ее ногтями и разговаривала с ней (и на каком очаровательном, загадочном детском языке!), а потом несколько раз дернула тарелку и наконец перевернула ее.

Нельзя сказать, чтобы она проявила при этом ловкость, — какое там! Ее движениям недоставало точности. Но любое движение, как будто бы даже очень простое, трудно проделать, если нет навыков. А разве могут быть навыки в три месяца и двадцать дней? Представьте себе, какой уймой нервов, мускулов и костей надо управлять, чтобы шевельнуть хотя бы мизинчиком. По сравнению с этим управлять нитями всех марионеток театра Томаса Гольдена — сущие пустяки. Дарвин, такой проницательный наблюдатель, восхищался тем, что маленькие дети умеют плакать и смеяться. Он написал целую книгу, чтоб объяснить, как они это делают. Мы не знаем жалости — «мы, люди науки», как говорит Золя.

Но, к счастью, я не такой великий ученый, как Золя. Я человек легкомысленный. Я не проделываю опытов над Сюзанной, — я просто наблюдаю за ней, когда могу это сделать, не рассердив ее.

Она царапала петушка и удивлялась, не понимая, почему нельзя взять то, что видишь. Это было выше ее понимания, как, впрочем, и все остальное. Но именно этим-то Сюзанна и очаровательна. Для маленьких детей жизнь — вечная сказка. Для них все чудо; вот потому-то в их взорах столько поэзии. Они живут возле нас, но в каком-то ином мире. Неведомое, божественно-неведомое, окружает их.

— Глупышка! — сказала мать.