2000 метров над уровнем моря[= Аданешь]

Я подошел к Аданешь и взял ее за руку. Она смотрела на меня своими озорными угольками-глазками и улыбалась.

— Я приеду к тебе, — шепотом сказала она. — Ты будешь ждать меня?

— И ты еще спрашиваешь?! Я буду ждать тебя всю жизнь!

— Всю жизнь, надеюсь, не потребуется. Я что-нибудь придумаю, попрошусь на какую-нибудь учебу или стажировку и приеду. В самое ближайшее время… Я люблю тебя, Саша.

Неужели это не сон? Неужели я это слышу? Неужели она это произнесла? Целый ураган чувств поднялся в моей душе, мурашками пробежал по спине и защекотал в носу и глазах. Мне показалось, что я сейчас лопну от счастья. Я крепче сжал ее руку.

— Я люблю тебя, Аданешь.

— Поцелуй меня, — попросила она. — Если можешь.

Да, Аданешь прекрасно понимала, что сейчас не время и не место для подобных романтических сцен. Что, с одной стороны, на нас смотрят консул с женой (про Наташу речь не идет), Семен и, главное, Мордовцев, а, с другой стороны, из здания аэропорта, через стекло, за нами наблюдает полковник Маркос Габра. Но Аданешь, как и мне, было сейчас все равно. Главным для нас было то, что мы вот так стоим, держась за руки, смотрим друг другу в глаза и… любим.

Я крепко обнял Аданешь. Все остальное не имело значения. Люди и предметы вокруг превратились в простые декорации. Окружающие звуки слились в одну волшебную музыку, где отдельные партии представали собой шелест деревьев, пение птиц, отдаленный гул самолетов, топот десятков ног пассажиров, спешащих на рейс или, наоборот, с рейса — в город, урчание подъезжающих и отъезжающих автомобилей, шипение открывающихся дверей автобуса. Постепенно и эта музыка растворилась в бесконечности. На всем свете остались только мы с Аданешь, наше дыхание, биение наших сердец, а вокруг — лишь бесконечный, безмолвный космос…

Грянул выстрел. Я даже сначала не понял, что это выстрел. Просто что-то оглушительно хлопнуло. Я только почувствовал, как внезапно дернулось тело Аданешь, и тут же ослабло. Стайка испуганных голубей шумно вспорхнула и отлетела в сторону.

Аданешь обхватила меня за шею и удивленно посмотрела в глаза. А потом стала медленно оседать. Я смотрел на нее и не мог понять, что происходит. Мой мозг отказывался принимать это. Такого просто не могло быть! Время для меня остановилось. Тысячи мыслей вихрем пронеслись в голове.

Я медленно поднял взгляд и увидел… Джифара. Он стоял возле распахнутой дверцы серого от пыли «Фиата». На лице, изуродованном жуткими рубцами, играла зверская усмешка. Грязный серый балахон, накинутый на плечи, расходился спереди, обнажая грудь, на которой отчетливо виднелись глубокие раны. В руке Джифар сжимал револьвер, из ствола струился дымок. Я держал Аданешь под руки и неотрывно смотрел на этого зверя, на этого мистического афарца, который и вправду оказался неуязвимым. Он выжил после взрыва бомбы, когда полегли десятки его людей. Он выжил после схватки с самым опасным и кровожадным хищником — леопардом. И вот теперь он стоял здесь лицом к лицу со мной, и я ждал, что он опять крикнет: «Журналист!» Но он молчал и лишь криво усмехался своей, разорванной в схватке с леопардом, губой.

Из дверей аэропорта выскочил полковник Маркос Габра. Его подручные, выхватив пистолеты, открыли яростный огонь по афарцу. Но Джифар продолжал стоять, с ухмылкой глядя на меня из-под своих косматых бровей. Казалось, свинцовые пули, одна за другой, впивающиеся в его могучее тело, не причиняют ему никакого вреда, будто это не пули, а назойливые москиты. Он лишь слегка подергивался, будто ему щекотно. И только когда сам полковник выстрелил ему в голову, Джифар покачнулся и рухнул на дорогу лицом вниз.

Я сидел на асфальте, положив голову Аданешь себе на колени. Она виновато смотрела на меня, как будто просила прощения, а потом медленно прикрыла веки. Рядом в голос рыдала Наташа, суетились какие-то люди.

Я плакал. Слезы стекали с моего носа и капали на лицо Аданешь.

— Не плачь, — чуть слышно прошептала она, открыв глаза. — Ты уж прости, что обманула тебя… Пообещала приехать к тебе в Москву, но, видно, не судьба…

— Да что ты такое говоришь! Сейчас мы отвезем тебя в больницу, тебя обязательно вылечат. Вот увидишь!

Она попыталась улыбнуться, но только поморщилась.

— Ты… опять забыл… Я же медик… Я знаю… наверняка — мне уже… не помочь, — с трудом произнесла она.

Я отчаянно замотал головой.

— И тебе придется… — продолжала Аданешь, — ждать меня… всю жизнь. Как и обещал.

Я с остервенением кусал губы и оглядывался в поисках застрявшей где-то «скорой помощи».

— И последнее… Я ведь просила поцеловать меня. Ты так и не успел… Сделай это теперь.

Я склонился и прижал свои губы к ее сухим губам. Последнее слабое дыхание вырвалось у нее из груди, и она затихла. Жизнь в ее глазах медленно потухала.

Послышался приближающийся гнусавый звук сирены. Возле нас затормозил белый микроавтобус с красным крестом на борту. Из машины выскочили санитары с носилками. Молодой худощавый врач подбежал к Аданешь и, склонившись, приложил пальцы к ее горлу. Через некоторое время он поднялся и обреченно покачал головой.