Алина Литинская

 

ЭХО ШАГОВ

СОДЕРЖАНИЕ

 

 

ЭХО ШАГОВ

Воскресенье

Сабина

Коридор

Ушли втроем

МОЙ ОТЕЦ – ХУДОЖНИК ИБРАГИМ ЛИТИНСКИЙ

«Была весна…»

Мою мать звали Юдифь…

Художник Михаил Нестеров. Рубеж

Возвращение

«Возвращение»

Немного Средней Азии

Война окончена…

И вновь пришла весна

Тюбик белил и охапка пионов

ПОДПИСИ К ПОРТРЕТАМ

Артист

МиВ

Тоша

Брус

Коллаж

ЭХО ШАГОВ

Довоенная графика художника Ибрагима Литинского

Мой отец – Ибрагим Литинский (1908-1958) – известный украинский художник.

Еще до войны его работы привлекли внимание классика русской живописи Михаила Нестерова, и между художниками завязалась переписка (сейчас письма Нестерова к отцу хранятся в ЦГАМЛИ Украины). Имя отца упоминается и в официальных справочниках Украины.

Однако судьба художника сложилась так, что работы двух важных периодов жизни были утрачены. Довоенные работы, хранящиеся в доме, исчезли во время оккупации Киева 1941-1943 годов. А те, что созданы в эвакуации и отправлены прямо с выставки из Ташкента в Киев, затерялись в неразберихе почтовых пересылок военных лет. Среди утерянного была картина, которую отец считал главной в своей жизни: она посвящена его матери.

Тем ценнее крупицы уцелевшего.

Особенно дорога мне избранная графика довоенных лет, выжившая Бог весть каким образом. Может быть, была взята с собой в эвакуацию? Может, где-то в доме нашла укрытие? Не знаю.

Мимолетные карандашные реплики-наброски и вполне законченные графические портреты – все это лица родных мне людей. И в каждой работе я вижу не только их, но и отца, его мастерство, его руку и глаз, а главное – мир его чувств и отношений. И будоражат они память и не дают покоя.

Особенно память о тех, кто не пережил 41-й год.

Дорогие мои близкие,

серые мои одуванчики…

(Из разговора)

Воскресенье

И не день и не вечер, не рассвет и не сумерки, и освещение странное и ниоткуда, и время повисло и висит в этой застывшей картине, и состояние это не меняется и измениться не может, а может лишь прерваться.

Оно и прерывается глухим ударом о землю.

Я открываю глаза, пытаюсь понять что-то, но ничего не понимаю, поворачиваюсь на другой бок и тотчас засыпаю снова.

Во сне продолжаю слышать звук ударов, и мне представляется зал на первом этаже соседнего дома, где сквозь открытые окна видно, как люди в ненормально больших перчатках изо всех сил лупят по резиновой груше, а та, словно дразнится, упрямо возвращается на прежнее место. Люди что-то яростно выкрикивают, а груша глухо стонет.

Я не удивляюсь людям с кожаными кулаками в моем сне и тому, что они там делают – я не знаю, есть ли в снах место удивлению – но что-то внезапно выталкивает меня на поверхность, в реальность бабушкиного голоса:

– Воскресенье... Маневры... Тревожат людей... Чуть свет...

Я сплю? Вроде, нет. Чуть свет. Рассвет. Что дрожит на потолке? Ах да, это от медной люстры. Я смотрю, как пятно прыгает и добирается до стены и думаю, что оно притворяется, что ему весело. Почему? – не знаю. Я люблю наблюдать за ночными играми отблесков предметов бабушкиной комнаты. Я забываю, что днем это называется самоваром, или зеркалом, или круглой шишечкой от никелированной кровати, и смотрю, как они, не сдвигаясь с места, подрагивают. Сегодня отблеск люстры скачет не так, как обычно...