21.12

Из-за очага он достает три небольших сосуда с красками. Соскребая сажу с чанов для приготовления пищи, он получил черные чернила, красные добыл, растирая ржавые окислы с поверхности камней, а обойдя окрестные поля и русла пересохших рек, обнаружил индиго и глину — материал для синих. Мужчина прокалывает кожу на своей руке и наблюдает, как алые капли из запястья падают в стоящие перед ним сосуды, освящая чернила его кровью.

И только потом он начинает писать.

12.19.19.17.09–10 декабря 2012 года

1

Дом доктора Габриеля Стэнтона находился в жилом комплексе в самом конце дощатого променада, проложенного вдоль Венецианского пляжа[2], откуда тропа уходила в буйно заросшие травой луга — излюбленное место встреч почитателей тайцзи. Скромная двухуровневая квартира едва ли соответствовала вкусу самого Стэнтона. Он бы предпочел жилье, у которого есть хоть какая-то история. Но на этом странном участке калифорнийского побережья выбор ограничивался только запущенными невзрачными бунгало и современными постройками из стекла и бетона. Стэнтон вышел на улицу вскоре после семи утра, оседлал свой старый велосипед фирмы «Гари Фишер» и направился на юг. Рядом бежала Догма — его палевой масти лабрадор. «Кофемолка» — заведение, где варили лучший напиток в городе, — располагалась всего в шести кварталах, а уж там Джулиан снабдит его чашечкой «Черного золота» тройной крепости, едва ученый покажется на пороге.

Догма любила прогулки по утрам почти так же, как и ее хозяин, но собаки в «Кофемолку» не допускались, и потому Стэнтон оставил пса на привязи, потом вошел внутрь, поприветствовал Джулиана, взял свою чашку и огляделся. Среди ранних клиентов кафе явно преобладали серфингисты — с их костюмов все еще падали на пол капли воды. Сам Стэнтон обычно просыпался в шесть, но эти ребята явно встали раньше его на несколько часов.

За своим обычным столиком расположился один из наиболее известных и самых необычных с виду завсегдатаев променада. Все его лицо и бритую голову покрывали сложные узоры, а мочки ушей, нос и губы украшали кольца, серьги и мелкие цепочки. Стэнтону всегда было любопытно, откуда же явился сюда этот человек, подобный Монстру. И что такого произошло в его прежней жизни, раз он решил сделать свое тело произведением подобного «искусства»? Но стоило доктору задуматься, откуда мог взяться этот персонаж, ему почти всегда представлялся двухэтажный барак рядом с военной базой — копия того, в котором прошло его собственное детство.

— Что новенького в мире? — спросил Стэнтон.

Монстр оторвал взгляд от монитора своего компьютера. Он был одержим просмотром новостных сайтов в Интернете, и поэтому, если не работал в своем салоне татуировок или не развлекал туристов вместе с группой других забавных личностей, называвшейся «Шоу чудес Венецианского пляжа», его всегда можно было застать здесь — за написанием комментариев в политических блогах.

— Помимо того что всего через две недели галактическое противостояние поменяет местами магнитные полюса Земли и мы все погибнем? — спросил он.

— Да, не считая этого.

— Тогда нас ждет чертовски приятный денек.

— Как твоя подружка?

— Полна энергии, как всегда, спасибо.

Стэнтон направился к двери со словами:

— Если еще будем живы, увидимся завтра, Монстр.

Свое «Черное золото» он допил на улице, а потом вместе с Догмой двинулся дальше на юг. Сто лет назад табачный магнат Эббот Кини решил создать здесь копию знаменитого итальянского города, и целая сеть каналов протянулась на многие мили вокруг. Теперь же практически все эти водные пути, по которым местные гондольеры когда-то катали публику, стали обычными мостовыми, улицами, где разместились спортзалы с сомнительной репутацией из-за применения стероидов, грязноватыми продуктовыми лавками и магазинчиками, торговавшими футболками с «прикольными» рисунками и текстами.

Стэнтон мог лишь с грустью наблюдать, как в последнее время на стенах Венеции появились граффити и на каждом углу продавались дешевые сувениры на тему апокалипсиса, предсказанного майя, а уж торговцы использовали популярную тему на всю катушку. Хотя его воспитали в католической вере, в церковь он не ходил и даже не думал заводить такую привычку. Если другим было угодно верить в судьбу или в истинность древнего календаря, это их право. Сам он предпочитал исключительно научные методы и принимал только те гипотезы, которые поддавались проверке.