24 часа

Я остановилась в коридоре и задумалась. Посмотрев в висящее на стене зеркало, я увидела, что мои волосы спутаны, а макияж вокруг усталых глаз размазан. В общем, вид у меня был явно хуже, чем обычно. Я подняла трубку стоящего на столе телефонного аппарата, позвонила маме и попросила ее оставить Полли у себя на ночь. Маме хотелось со мной поболтать, но я закончила разговор под предлогом того, что плохо себя чувствую.

Я положила трубку. Затем почувствовала запах сигарет – запах, которого в этом доме уже довольно давно не ощущалось.

Дойдя до основания лестницы, я остановилась. А потом взбежала по лестнице и направилась туда, откуда доносился запах дыма.

Сид был в комнате нашей дочери: он лежал на маленькой белой кровати Полли и смотрел на ее портрет, который нарисовал, когда она была еще совсем крошечной. Он изобразил ее прижимающейся к моей груди – теплый маленький живой комочек. Часть меня. Часть него. Часть нас.

Я остановилась возле него и стала смотреть на него сверху вниз.

На этот раз уже я протянула руку. Я знала, что это неправильно. Я знала, что это ни к чему хорошему не приведет.

Но в этот момент я всего лишь хотела спрятаться в собственном прошлом – в чем-то сугубо подсознательном и животном, не связанном ни с какими мыслями.

Сид попытался привлечь меня к себе.

Его горячие пальцы обхватили мое запястье слишком сильно.

Я медленно убрала руку назад:

– Не здесь.

Я не могла заниматься этим в полной детской невинности комнате Полли – чистенькой розово-голубой комнате с полосатыми шторами.

Мы были для этого слишком замараны.

* * *

Если бы вы спросили меня когда-то давно, я сказала бы, что это Эмили склонна к решительным поступкам, а не я. Это Эмили принимала судьбоносные – и кардинально меняющие ее жизнь – решения всего за секунду. Это у нее были грандиозные любовные приключения; умопомрачительные и душераздирающие разрывы отношений; внезапные поездки через всю страну, через весь континент и даже, хотя только один раз, через полмира: она отправилась за одним своим бывшим в Сидней, чтобы устать от него ровно неделю спустя. Эмили приехала к нему в какую-то заповедную зону возле города Голд-Кост, чтобы помочь спасти планету, а занималась в основном тем, что трахалась с ним, молчаливым светловолосым серфингистом, и спасала морских черепах.

– Он ужасно тупой, – рассказала она, прилетев в аэропорт Хитроу холодным февральским днем с чемоданом, набитым тапочками-вьетнамками, саронгами и шоколадным печеньем «Тим Там», загорелая до бронзового цвета. – Но секс с ним был чудо как хорош. Пока он не решил, что любит меня. После этого все стало скучным. Он все время смотрел мне в глаза, а от этого нет никакого толку, если ты хочешь, чтобы тебе хорошенько вдули.

– Эмили! – Я едва не врезалась в автомобиль, едущий впереди нас. Мне ужасно хотелось расхохотаться: Эмили была неисправима.

К тому моменту я уже встречалась с Сидом и стала медленно догонять ее по части бурных событий в жизни. Не таких ярких, пожалуй, но все же очень даже бурных – вот только отнюдь не в хорошем смысле.

Эмили и Сид никогда не симпатизировали друг другу. Многим моим друзьям нравились красивые темные волосы Сида, как и его таинственное молчание, и его еще толком не раскрывшийся талант. А еще – периодические вспышки настоящего очарования. Это было то, что один университетский друг назвал «загадочностью мистера Рочестера»[54].

Услышав об этом, Эмили лишь фыркнула:

– Загадочность? Больше похоже на заносчивость.

Эмили знала меня достаточно хорошо, а потому поняла, что я возгорелась желанием исцелить Сида, хотя ни одна из нас не смогла бы тогда отчетливо описать это мое желание – в те времена, когда нам было по двадцать с чем-то лет.

– Тебе необходимо думать сначала о себе и лишь потом о нем, – сказала она примерно через месяц после того, как он появился снова и мы начали с ним встречаться так, как это обычно делается. – А не наоборот.

– Я всегда думаю сначала о себе самой, – возразила я.

– Нет, ничего подобного. Вы не можете оба думать только о нем.

Почти все мои друзья и подруги стали постепенно от меня отдаляться. Сид снова и снова оскорблял их. Он делал это вроде бы неумышленно (по крайней мере, в большинстве случаев), но это все равно давало свой негативный результат: они переставали считать его загадочным и думали, что он всего лишь грубый. После свадьбы он без моего ведома позвонил Джону Льюису и отправил все подарки обратно. Он как будто хотел, чтобы мы с ним шли в этом мире каким-то собственным путем.

Когда он осознал, как сильно огорчила меня эта выходка, он стал о ней искренне сожалеть.