3.Недели по Троице 1-17

Таким образом, если всецелое служение Христу, каким отличались древние христиане, водворяло среди них восторженную радость и счастливое довольство бытия, то измена этому служению приводит как раз к противоположному состоянию, и служители мамоны, увлеченные на служение ему прелестями и приманками чувственности, приходят наконец к полному отвращению к самому земному бытию. Такой поразительный результат обнаруживает внутреннюю ложь в самом этом служении, потому что служение мамоне в действительности есть не что иное, как служение тому, кто есть отец лжи, человекоубийца искони.

Нет, христианин не может двоитъся в своем нравственном существе и подряжаться на служение двум господам. Его священный долг — всецело отдавать себя на служение единому Богу, в полном уповании на Его всеобъемлющий Промысел. И Христос, разъясняя ту истину, что все в мире находится под управлением всеблагого Промысла, прямо учил Своих последователей полагаться на эту всеуправляющую и всеустрояющую десницу, следы которой можно наблюдать повсюду, — даже в окружающей природе.

В самом деле, стоит только взглянуть на окружающую природу. Вот весело порхают и щебечут птицы небесные. Оне не знают, по выражению поэта, ни заботы, ни труда: "не сеют, ни жнут, ни собирают в житницу." С точки зрения вечно озабоченной человеческой экономики, которая выдвигает системы за системами, чтобы изыскать средства для пропитания народных масс, можно бы подумать, что эти беззаботные существа обречены на погибель; а между тем, они живут и размножаются, совершают свои перелеты с севера на юг и обратно, и веселым хором хвалебных Творцу звуков оглашают поля и леса, внося оживление и нравственное ободрение и в утомленную заботами душу человека. Очевидно, Отец Небесный питает их. A в таком случае было бы противоречием законам природы и здравому смыслу, чтобы из всех живых существ один только венец создания, человек, остался лишенным благого Промышления Небесного Отца.

Только на почве неверия в Промысл Божий могла создаться та, например, политико-экономическая система (Мальтуса), которая ужасается в ожидании прогрессирующего размножения человеческого рода опасаясь, что если и теперь так много бедствующих людей, то со временем может много оказаться и таких, которым скупая природа вообще "не накроет прибора на своем столе", и они должны будут умирать с голода. Такая система совсем нехристианская, и неизмеримо выше нее стоит та простонародная мудрость, которая гласит, что "давая дитя, Бог дает ему и пищу," и сколько раз в истории оправдывалась эта истина! Для благочестивого дома, твердого в своем уповании на Божий Промысел, многочисленные дети составляют отнюдь не бремя, а Божье благословение, и это упование не посрамляется: из самых бедных семей нередко выходили великие деятели, которые приносили славу и благословение не только своему дому, но и целым народам и всему человечеству.

"Посему говорю вам: не заботьтесь." Да и бесполезны всякие заботы. Мир так благоустроен в целом и в своях частях, все в нем так размерено и взвешено, что человек со своей заботой ничего не может изменить в нем по существу, или величине и красоте. Сколько бы он ни суетился и ни заботился, напр., о том, чтобы, прибавить себе росту хотя бы на один локоть или удлинить себе жизнь,[226]

все эти хлопоты окажутся напрасными. Мало того: даже в области чисто внешней, напр., в отношении одежды, заботы человека также не достигают своей цели. Сколько бы он ни заботился о красоте и изяществе их, он никогда не достигнет в этом отношении даже той красоты, в какой растут простые лилии на поле: ведь "и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них." Между тем, одежда с ее украшениями поглощает добрую половину труда и средств человечества.

Тщеславие и суетность в этом отношении часто не знают границ. Придумываются всевозможные формы, чтобы придать человеку больше величия, пышности и красоты, и особенно женщины нашего времени делают из костюма своего рода мамону, которой в жертву приносится все — и достоинство, и скромность. А между тем, самые роскошные и пышные наряды в действительности не в состоянии придать ни доли изящества и красоты тому, что уже дано природой, и сама английская королева Елизавета, о которой известно, что она оставила после себя более трех тысяч роскошных платьев, могла в конце концов убедиться, что ей нельзя было во внешней красоте сравняться даже с простой лилией полевой, "которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь." Так-то напрасны и суетны все наши заботы о великолепии и пышности одежд, и как лилия полевая при всей ее красоте бросается в печь на сожжение, так то же самое, по выражению блаженного Августина, будет и с теми, кто всецело отдается страсти нарядничества.