2.05.
2.06.
2.07.
— Я не хочу будить в вас злобную химеру подозрительности по отношению к товарищам по партии и по совместной борьбе, но факты говорят о следующем (…) Штирлиц (…) сейчас курирует круг вопросов связанных с оружием возмездия, и хотя провалов нет, но и успехов, рывков, очевидных побед мы не наблюдаем. А курировать — это не значит только сажать инакомыслящих. Это означает помощь тем, кто думает точно и перспективно… (…)
Через сорок минут он приехал в бар «Мехико»: там он назначил встречу своему агенту, работавшему во вопросам сохранения тайны «оружия возмездия». Штирлиц хотел порадовать шефа гестапо — пусть завтра послушает разговор. Это будет хороший разговор умного нацистского разведчика с умным нацистским ученым: после ареста гестаповцами специалиста по атомной физике Рунге Штирлиц не забывал время от времени подстраховывать себя — и не как-нибудь, а обстоятельно и всесторонне. (…)
Штирлицу нужно было мгновенье, чтобы собраться с мыслями и перепроверить себя: не оставил ли он хоть каких-либо, самых на первый взгляд незначительных, компрометирующих данных — в вопросах, в форме записи ответов, в излишней заинтересованности деталями. (…)
— Я вызвал трех экспертов из ведомства Шумана.
Шуман был советником вермахта по делам нового оружия, его люди занимались проблемами расщепления атома.
— Я тоже вызывал экспертов оттуда, когда вы посадили Рунге.
— Да. Рунге посадили мы, гестапо, но отчего им занимались вы, в разведке?
— А вам непонятно?
— Нет. Непонятно.
— Рунге учился во Франции и в Штатах. Разве трудно догадаться, как важны его связи гам? Нас всех губит отсутствие дерзости и смелости в видении проблемы. Мы боимся позволить себе фантазировать. От и до, и ни шагу в сторону. Вот наша главная ошибка.
— Эго верно, — согласился Холтофф. — Вы правы. Что касается смелости, то я спорить не стану. А вот по частностям готов поспорить. Рунге утверждал, что надо продолжать заниматься изучением возможностей получения плутония из высокорадиоактивных веществ, а именно это вменялось ему в вину его научными оппонентами. Именно они и написали на негодонос, я заставил их в этом признаться.
— Я в этом не сомневался.
— А вот теперь наши люди сообщили из Лондона, что Рунге был прав! Американцы и англичане пошли по его пути! А он сидел у нас в гестапо!
— У вас в гестапо, — поправил его Штирлиц. — У вас, Холтофф. Не мы его брали, а вы. Не мы утверждали дело, а вы: Мюллер и Кальтенбрунер. И не у меня, и не у вас, и не у Шумана бабка — еврейка, а у него, и он это скрывал…
— Да пусть бы у него и дед был трижды евреем! — взорвался Холтофф. — Неважно, кто был его дед, если он служил нам, и служил фанатично! А вы поверили негодяям!
— Негодяям?! Старым членам движения? Проверенным арийцам? Физикам, которых лично награждал сам фюрер?
— Хорошо, хорошо. Ладно… Все верно. Вы правы. (…) Ну, а как вы думаете, что решит Кальтенбрунер, если я доложу ему результаты проверки?
— Сначала вы обязаны доложить о результатах своей проверки Мюллеру. Он давал приказ на арест Рунге.
— А вы его вели, этого самого Рунге.
— Я его вел, это точно — по указанию руководства, выполняя приказ.
— И если бы вы отпустили его, тогда мы уже полгода назад продвинулись далеко вперед в создании оружия возмездия.
— Вы это можете доказать?
— Я это уже доказал.
— И с вами согласны все физики?
— Большинство. Большинство из тех, кого я вызвал для бесед. Так что же может быть с вами?
— Ничего, — ответил Штирлиц. — Ровным счетом ничего. Результат научного исследования подтверждается практикой. Где эти подтверждения?
— Они у меня. В кармане.
— Даже так?
— Именно так. Я кое-что получил из Лондона. Самые свежие новости. Это смертный приговор вам.
— Чего вы добываетесь, Холтофф. Вы куда-то клоните, а куда?