Я был смертью, явившейся поутру, окровавленной смертью в кольчуге, в увенчанном волчьей головой шлеме.
Теперь я стар. Зрение мое угасает, мышцы стали слабыми, я с трудом мочусь, и кости мои ноют. Сидя на солнышке, я засыпаю – и просыпаюсь усталым. Но я помню те сражения, те прежние бои.
Моя последняя жена, глупая ханжа, вечно скулит, вздрагивает, когда я рассказываю свои истории, но что еще остается старику, кроме как рассказывать истории? Один раз она запротестовала, говоря, что не желает знать об откидывающихся назад в ярких брызгах крови полуотрубленных головах, – но как еще можно подготовить молодежь к тем битвам, которые им предстоят?
Я сражался всю жизнь. Такова моя судьба, такова судьба нас всех. Альфред хотел мира, но мир не давался ему в руки, и приходили датчане, приходили норвежцы, поэтому ему оставалось только сражаться. А когда Альфред умер, его королевство было уже могущественным, но пришло еще больше датчан, еще больше норвежцев, и в придачу явились бритты из Уэльса, а с севера доносился вой ско́ттов. Так что еще мог сделать мужчина, кроме как сражаться за свою землю, свою семью, свой дом и свою страну?
Я гляжу на своих детей, на их детей и на детей их детей – и знаю, что им придется драться. И пока существует семья Утред, пока существует королевство на овеваемом ветрами острове, будет существовать и война. Поэтому мы не можем в страхе отшатываться от этой войны. Мы не может прятаться от ее жестокости, ее крови, вони, от ее зла и ее веселья, потому что война придет к нам, хотим мы того или нет.
Война – это судьба, а
Поэтому я рассказываю свои истории, чтобы дети моих детей знали, какова их судьба. Моя жена хнычет, но я заставляю ее слушать. Я рассказываю, как наш корабль врезался в борт вражеского судна, как толчок развернул нос корабля противника в сторону южного берега.
Именно это и было мне нужно, и Ралла мастерски этого добился. Теперь он вел свой корабль так, что его борт скреб по вражескому борту, и наш натиск ломал весла датчан. А мои люди тем временем уже прыгали на борт чужого корабля, размахивая мечами и топорами.
Я пошатнулся, нанеся свой первый удар, но убитый мной человек упал с площадки и помешал тем двоим, что пытались до меня добраться. Я прокричал боевой клич и прыгнул, чтобы встретить их лицом к лицу.
Вздох Змея нес смерть.
Он был отличным клинком – он и сейчас таков. Его выковал на севере кузнец-сакс, хорошо знавший свое дело. Кузнец взял несколько прутьев, четыре железных и три стальных, и, нагревая их и стуча по ним молотом, сработал из них длинный обоюдоострый клинок с листообразным острием. Четыре более мягких железных прута были скручены в огне, и их изгибы подарили клинку призрачный рисунок, похожий на завитки пламенного дыхания дракона. Вот почему Вздох Змея получил такое имя.
Человек с ощетиненной бородой замахнулся на меня топором, и, приняв топор на щит, я вонзил Вздох Змея ему в живот. Я неистово крутанул правой рукой, чтобы плоть и внутренности умирающего не вцепились в мой клинок, а потом выдернул меч, и кровь хлынула с новой силой. Я перебросил щит, в котором торчал топор, в другую сторону, и парировал удар меча.
Ситрик был рядом и вонзил свой короткий меч снизу вверх в пах нового атакующего. Раненый завопил.
Кажется, я что-то кричал. Теперь на борту оказывалось все больше и больше моих людей, с поблескивающими топорами и мечами. Дети плакали, женщины выли, викинги умирали.
Нос вражеского корабля повернулся к илистому берегу, в то время как корма поворачивалась в сторону реки, к тискам быстрого течения. Некоторые викинги, чувствуя, что погибнут, если останутся на корабле, выпрыгивали на берег; начиналась паника. Все больше и больше врагов прыгали за борт – и тут с запада появился Финан.
Над речными лугами курился легкий туман, над затянутыми льдом лужицами вились жемчужные пряди, и великолепные конники Финана ехали сквозь них. Они скакали двумя шеренгами, держа мечи, словно копья. Финан, мой беспощадный ирландец, знал свое дело: он направил первую шеренгу туда, где она галопом отрезала путь к спасению убегающим врагам, а вторая шеренга врезалась в противника. Потом Финан повернулся и повел своих людей убивать.
– Убейте их всех! – закричал я ему. – Убейте всех до последнего!
Ответом Финана была волна покрасневших от крови мечей.
Я увидел, как Клапа, мой огромный датчанин, пронзает врага копьем на мелководье. Райпер рубил мечом съежившегося человека. Меч Ситрика стал красным. Сердик размахивал топором, что-то бессвязно крича, – его клинок крушил и пронзал шлем датчанина, забрызгивая кровью и мозгами перепуганных пленников.
Думаю, я убил еще двоих, хотя помню это смутно. Зато помню совершенно ясно, как толкнул человека на палубу, сбил его с ног и, когда тот извернулся, чтобы оказаться ко мне лицом, вонзил Вздох Змея в его глотку и наблюдал, как исказилось лицо врага, как из крови, хлынувшей из-за почерневших зубов, высунулся язык.