№333, или Притворись, что любишь 2

«Как вообще можно поднять руку на женщину?»

Кем бы она ни была, что бы она ни делала, ведь есть другие методы — схватить, удержать, если сама рыпается, но не разбивать лицо. Закрываю глаза, вспоминаю ту картину, и возникает такое чувство, будто это меня избили. А ведь я, кретин, даже не спросил, как она!

Снова тянусь к ней. Беру мою стервочку рукой за затылок, придвигаюсь лбом к ее лбу, замираю на пару секунд, потом нежно целую в губы.

— Ты вообще как, маленькая?

— В порядке… — шепчет она.

— Испугалась, наверное? Прости, что не был рядом… Вовремя не защитил…

— Это не твоя вина… — отвечает она.

— Еще как моя! Было очень больно?

— Ерунда, я почти не почувствовала…

Снова ее целую, потом завожу машину, трогаюсь в сторону дома.

Периодически смотрю на свою стервочку и качаю головой. Здоровый мужик лупанул по лицу, а с нее как с гуся вода, даже не расплакалась.

Либо очень крепкая психика, либо…

«Она просто к этому привыкла! Для нее это не что-то из ряда вон выходящее!»

От этого озарения меня передергивает. С трудом концентрируюсь на вождении, слава богу, ресторан от моих апартаментов довольно близко, мы уже почти дома. Неожиданно для самого себя задаю сакраментальный вопрос:

— Ждана, тебя часто били?

Краем глаза слежу за ее реакцией. Моя стервочка вжимается в кресло, кутается в пальто и… молчит!

— Я, кажется, задал тебе вопрос! — продолжаю строже.

Знаю, веду себя как настоящий грубый мужлан, но мне не до этикета. Не позволю Ждане снова забраться в свою раковину.

— Натан, пожалуйста, не нужно меня спрашивать о таком… — еле слышно отвечает она.

«Значит, били…» — сразу делаю вывод. Если я спрошу о подобном у Кирилла или Киры, они просто скажут «нет», а не будут ходить вокруг да около. Очевидно, что Ждане ответить сложно. Такое чувство, что она себе скорее язык откусит.

— Кто? Когда? За что? — безжалостно продолжаю свой допрос.

Я уже практически готов надавать по морде каждому встречному, только чтобы ее обидчикам тоже досталось.

— Натан, пожалуйста… — просит она еще тише.

Всего два слова, но сколько в них боли, сколько страдания! У меня всё внутри сжимается в болезненной судороге, как будто даже легкие парализует.

Я бы заткнулся, подождал более удачного момента для серьезных разговоров. Только уже успел понять — удачного момента не будет. Он просто никогда не наступит. Ждане больно говорить о прошлом сейчас, будет так же больно через неделю, две, месяц и, может быть, годы. Чем я дольше буду тянуть, тем больше времени Ждана просидит в своем панцире, а мне нужно, чтобы она раскрылась.

Когда паркуюсь у дома, Ждана тянется к ручке двери, но я демонстративно нажимаю на кнопку замка. Запираю в машине и окидываю тяжелым взглядом:

— Я хочу всё о тебе знать! И ты мне расскажешь…

Она устало вздыхает и стонет:

— Что ты хочешь знать? Что?

Тогда же:

Ждана

— Ответь мне, что ты хочешь знать? — спрашиваю с надрывом.

 «Как меня лапал престарелый параплегик? Как ронял слюни, когда я перед ним вертелась? Или тебе поведать про то, что последние пять лет я прожила с садистом-импотентом, который меня избивал?!»

Я не знаю, как можно рассказать подобное мужчине, который тебе хоть сколько-нибудь интересен. Он же после такого на меня даже не взглянет без жалости, ведь нормальный мужик! А нормальные мужики жертв насилия могут только жалеть! И никаких других эмоций к ним, как правило, не испытывают. Оно мне надо? Аж три раза! Фактически ему уже меня жалко, жалко до боли, это видно, но я совсем не эти чувства хочу в нем вызывать.

Больше того, девушкам из фонда запрещено обсуждать прошлых джентльменов с настоящими. И этот запрет появился не из воздуха, продиктован вполне конкретными причинами. Фонд свято хранит тайну личной жизни клиента — один из главных принципов.

Если кто-то кому-то решит набить морду или прилюдно опорочит честь и достоинство из-за нашей болтовни, дело может обернуться большим горем. Одно из самых жестких наказаний фонда — отрезание языка. И это не метафора… Нетрудно догадаться, за что оно полагается.

Я уже восемь лет варюсь в этом адовом котле, и однажды мне довелось столкнуться с жертвой такого вот наказания. Вроде бы можно научиться говорить, даже если человеку отрезают кусок языка, например в случае, если это рак или механическая травма. Язык — мышца и отлично тренируется. Но та девушка молчала всегда, а за ее спиной постоянно шушукались. Если «Всемогущие» что-то делают, полумерами не ограничиваются. Я ей в рот, конечно, не заглядывала, но думаю, резали с большим запасом, чтобы уж точно больше ни слова сказать не могла.

— Почему в ту ночь, когда я нашел тебя в горах, у тебя на боку был здоровенный синяк? — вдруг спрашивает Натан.

— Объясни мне, пожалуйста, к чему все эти вопросы, а? — спрашиваю с болью в голосе. — Ты раньше их не задавал!

— Я раньше по-другому на тебя смотрел, мне было не интересно…

«Вот оно что…»

— А сейчас вдруг стало интересно?

— Да! — он смотрит на меня горящими глазами. — У нас с тобой был отличный секс, тут у меня никаких претензий, но я хочу большего! Четко это понял за последние несколько дней…

— Насколько большего? — спрашиваю с опаской.