40

ЛАРИСА. Веня, ты так легко судишь о тех, кого совсем не знаешь, а только видишь в окно?

ВЕНИАМИН. Я могу о них судить, Лара. У меня есть такое право. Я долгое время был одним из них. Раньше, когда я не писал книг, а работал в газете, я тоже каждое утро ездил в редакцию и каждый вечер возвращался оттуда. Утро-вечер, утро-вечер, утро-вечер. Год за годом.

ЛАРИСА. Иногда ты возвращался по ночам.

ВЕНИАМИН. Ну да, когда верстался номер – бывало. Но это не важно, когда я возвращался. И не важно совершенно, куда ездит на работу человек. Редакция, завод, магазин, театр – какая разница? Тут важны периодичность, будни, суета, ежедневное мотание туда-сюда, когда перестаешь следить за ходом собственной жизнью и забываешь, кто ты есть.

ЛАРИСА.

Рутина? Да, ты уже говорил о ней.

ВЕНИАМИН. Рутина и крысиные бега, когда жизнь проносится мимо, вернее, когда она рассеивается, не оставляя следов.

ЛАРИСА. Когда ты работал в газете, были следы. Публикации.

ВЕНИАМИН. Были. Одна-две статьи в неделю, которые можно написать за один-два дня, а куда подевалась вся неделя? Кто ее прожил за меня? Как прожил? Где она?

ЛАРИСА. Но сейчас-то у тебя все по-другому…

ВЕНИАМИН.

Да, сейчас я сижу дома, пишу книги и смотрю из окна. Вижу, как утренние люди с остановок бодренько вскакивают в свои беличьи колеса, которые перемалывают их души и время, как ошалевшие дневные люди, высунув язык, носятся по делам, и как вечерние – уставшие и выжатые – плетутся домой. Сначала я радовался, что вырвался из этого порочного круга, но как оказалось, ничего не изменилось. Ну, разве что выпали остановка и ежедневные поездки на работу и с работы. Только от этого круг стал меньше, у же… Как затягивающаяся петля.

Вениамин потирает шею. Двойник, паясничая, изображает висельника, вываливает язык, пучит глаза.