40 австралийских новелл

— Пошел ты к черту! — сказал Джим. — Я и без тебя все знаю, так что не учи меня, понятно? Не учи! Ты вроде этого забоя: чересчур разговорчивый. Впрочем, чихать я хотел на вас обоих.

После этого им уже не о чем было говорить друг с другом. Правда, Билл, считая себя несправедливо обиженным, иногда высказывал обиду вслух, довольно ехидно подкалывая напарника. Он взял себе за правило пристально, с насмешливым любопытством разглядывать Джима, словно какое-то диковинное насекомое.

— Знаешь, Джим, — сказал он однажды, — мне пришла в голову одна мысль. С какой стати породе болтать в одиночку? Ты бы, парень, попробовал ей отвечать. Пошли ее разок — другой ко всем чертям, а там, глядишь, тебя и переведут куда-нибудь, где она не сможет больше к тебе приставать.

А когда громыханье породы бывало особенно сильным, он восклицал:

— Нет, ты только послушай! Это она уже просто измывается над тобой. Я бы на твоем месте задал этой потаскухе хорошую трепку.

Джима всего так и передергивало; он с радостью прикончил бы Билла на месте, будь у него уверенность, что тот со всеми позволял себе разговаривать подобным образом. Но Билл в общем был славный парень…

Вне шахты дружба у них, разумеется, пошла врозь. Они старались держаться друг от друга подальше. Каждая восьмичасовая смена на горизонте в тысяча двести футов была для Джима вечностью страданий и унижений. На поверхности, при свете солнца, он сознавал, что это смешно. Да и в шахте он ничуть не боялся, например, что бур перфоратора вдруг наткнется на невзорвавшийся заряд и взрывом расплющит о стену всех вокруг. Он не боялся ни обвалов, ни шаткой, готовой ежеминутно сорваться клети, которая взлетала и падала в узком стволе шахты. Его выводили из себя, лишали душевного равновесия только голоса в толще породы, тайный, зловещий говор земных недр. Судорожно сведенное лицо его стало походить на маску. Он худел, он сон потерял от ненависти к Биллу Лоутону.

Но однажды, когда Джиму досталась работа, которая ему, человеку явно нездоровому, была не под силу, Билл неожиданно сделал шаг к примирению.

Он стоял на верхнем уступе забоя. Лампа освещала насупленные глыбы камня за его спиной и над головой. На этот раз тон у Билла был не такой самоуверенный, как обычно.

— Погоди чуток! — крикнул он. — Сейчас спущусь, подсоблю.

Потом, выпрямившись, добавил:

— Ей — богу, Джим, ну и дурака мы с тобой валяли!

Джим снизу взглянул на него, но промолчал.

— Знаешь, ты прямо комок нервов, — продолжал Билл. — Честно говоря, я, конечно, в своих шуточках малость пересаливал. Но давай плюнем на это, а? На недельку — другую выкинь ты из головы свои страхи, а уж я постараюсь, чтобы нас перевели обратно на семисотый горизонт.

Как раз в это мгновение ропот разгневанной земли стал гораздо слышней, но Билл был так увлечен своими доводами и уговорами, что даже не заметил этого. А Джим — тот больше вслушивался в гул породы, чем в слова напарника, хотя и не сводил с него глаз. Где-то в неразличимой дали к зловещей мешанине звуков присоединился треск, похожий скорее на скрип деревянных крепей, чем на скрежет камня. Билл, однако, продолжал говорить:

— Конечно, иной раз жутковато. Я в последнее время, может, и сам стал больше обращать на это внимание. А все из-за того, что ты вечно трясешься, как в лихорадке. Когда работаешь в этакой проклятущей дыре, хочется, чтобы рядом был товарищ: перекинулся словечком — глядишь, и забыл, какое тут паршивое место. На кой черт, спрашивается, самим отравлять себе жизнь!

Но теперь Джим уж и вовсе перестал его слушать. Скрип громадных, в милю длиной, пластов породы отдавался в его ушах прерывистым дыханием бьющегося в путах подземного великана. Мелкие чешуйки породы посыпались позади Билла и неслышно упали на отбитую руду. А наверху, над самой его головой, точно челюсть гигантского голодного хищника, медленно отваливалась огромная, с острыми краями глыба. И тут Джиму показалось, что тело его словно отделилось и ушло куда-то в сторону, тогда как сам он стоит и смотрит… Исчезла напряженность. Даже страх — и тот пропал.

— Ну как, будем считать, что поладили? — предложил Билл.

И в ту же секунду из трещины над его головой густым дождем посыпались мелкие куски породы. Один из них угодил Биллу между лопатками и какими-то фантастическими упругими прыжками и кульбитами устремился вниз по скату, увлекая за собой вихрь мелкой руды. Лампа у Билла погасла, но Джим посветил своей и увидел, что тот лежит недвижим.

От потолка с душераздирающим скрежетом отвалилась глыба в несколько тонн весом и ухнула на мелкую гальку. Поток обрушившейся породы завалил туловище Билла до половины, но камешки, барабанившие по голове, привели его в чувство. На лице его было именно то озадаченное, изумленное выражение, какое часто рисовалось воображению Джима.

— Джим! — крикнул Билл. — Ради бога…