42-я параллель

Хозяйка гостиницы, серолицая женщина, которую все звали Администрация, заставляла их работать с шести утра и до позднего вечера. Они не только мыли посулу, приходилось пилить дрова, бегать с поручениями, чистить уборные, натирать полы, грузить багаж и выполнять уйму грязной работы.

Женская прислуга была сплошь из старых дев или разоренных фермерш, у которых мужья страдали запоем, единственным мужчиной был повар, ипохондрический канадец, полуфранцуз, который настаивал, чтобы его называли «мсье шеф»… Вечерами он сидел в своей бревенчатой каморке позади отеля, пил настойку опия и бормотал что-то божественное.

Через месяц, в первую же получку, они завернули свои пожитки в газету, шмыгнули на борт «Джуниаты» и отплыли в Дулут. Билеты поглотили весь их капитал, но они были счастливы, стоя на корме и наблюдая, как уходили в озеро отороченные бальзамином берега и поросшие сосною холмы Макинака.

Дулут, балочные остовы новых построек вдоль пристани, хижины по окрестным холмам, и высокие тонкие трубы, и беспорядочное скопище плечистых элеваторов, и дым заводов – все чернело на фоне огромного желто-розового заката. Айк стремился познакомиться с красивой темноволосой девушкой и не расположен был покидать пароход.

– Да она на тебя и глядеть не хочет, не по зубам кусок, – дразнил его Мак.

– А что ни говори, старуха нам обрадуется, – говорил Айк, спускаясь по сходням. – Я почему-то думал увидеть ее на пристани, хоть и не извещал, что мы едем. Ну, брат, и накормят нас сегодня.

– А где она живет?

– Недалеко. Идем. Ты знаешь, не расспрашивай про моего старика – он, понимаешь, немного стоит. Сейчас, кажется, в тюрьме. Старухе очень круто приходилось, пока она вырастила нас, ребят… У меня ведь еще два брата в Буффало. Но я с ними не в ладах. Мать живет вышиванием, варит варенье, печет пирожные, продает всякую мелочь. Одно время она работала в булочной, но потом у нее разыгрался прострел. Она и сейчас еще была бы видная женщина, если б не эта чертовская бедность.

По грязной улице они свернули вверх по холму. На вершине стоял небольшой опрятный домик, похожий на школу.

– Вот тут мы и живем… Но только почему у 72 нас света нет?

Они вошли в калитку. На клумбе перед домом цвела турецкая гвоздика. Цветов почти нельзя было различить в полумраке, но слышен был их запах. Айк постучал в дверь.

– Вот дьявольщина, в чем тут дело?

Он снова постучал. Потом чиркнул спичкой. К двери был приколот билетик с надписью: «Продается», подписанный комиссионером по продаже домов.

– Чудеса… Она, должно быть, перебралась куда-нибудь. То-то она и не писала мне больше двух месяцев. Уж не заболела ли?… Спрошу-ка у Беда Уокера.

Мак присел на деревянную приступку и ждал. В облаках, на которых еще теплился розоватый отблеск заката, был просвет, и взгляд его потонул в пустой черноте, полной звезд. Запах гвоздики щекотал ему нос.

Он почувствовал, что голоден. Тихий свист Айка привел его в себя.

– Идем, – хрипло сказал тот и быстро зашагал под гору, втянув голову в плечи.

– Эй, в чем дело?

– Очень просто. Старуха переехала жить к моим братьям в Буффало. Эти стервецы заставили ее продать дом. Рассчитывают, должно быть, промотать деньги.

– Вот беда, Айк.

Айк не ответил. Они молча шагали до самого угла. Вышли на главную улицу. Освещенные магазины, вагоны трамвая. В каком-то кабачке, спотыкаясь, барабанила пианола. Айк обернулся к Маку и хлопнул его по спине.

– Выпьем, парень… Какого черта…

Кроме них, у длинной стойки был только один посетитель. Это был вдрызг пьяный пожилой высокий мужчина в болотных сапогах и зюйдвестке. Он нечленораздельно вопил: «Валяй ее крепче, ребята!» – и тыкал при этом в воздух длинной грязной рукой. Мак и Айк выпили по два стакана виски, такого крепкого и забористого, что дух захватило. Айк опустил в карман сдачу с доллара и сказал:

– Ну его, пойдем отсюда.

На свежем воздухе их разожгло.

– А чтоб им всем сдохнуть. Мак, сегодня же прочь отсюда… Скверно, брат, попадать в город, где жил мальчишкой… Сейчас пойдут встречаться все ребята, которых знавал, и все девчонки, за которыми бегал… Эх, вот всегда-то мне так… Словно назло.

В закусочной возле товарной станции они раздобыли на пятнадцать центов сосисок, картофеля, бутербродов и кофе. А после покупки папирос у них оставалось восемь долларов семьдесят пять центов.

– Э, да мы богачи, – сказал Мак. – Ну а теперь куда?

– Подожди минутку. Я наведаюсь на товарную станцию. Там раньше служил один мой приятель.

Мак слонялся вокруг фонарного столба на перекрестке, курил папиросу и ждал. Ветер стих, и стало теплей. Где-то в лужах среди товарных путей – пи-ип, пи-ип, пи-ип – завели свою песню жабы. С холма доносилась музыка. На товарных путях слышалось тяжелое пыхтенье паровоза, лязг буферов и певучий скрежет колес маневрирующих вагонов.

Вскоре из темноты раздался свист Айка. Мак перебежал к нему на неосвещенный тротуар.

– Вот что, Мак, надо спешить. Я его нашел. Он отопрет нам товарный вагон, который идет на Запад. Он говорит, что, если нас не вышибут, поезд доставит нас до самого моря.