4321

Июль 1967-го. По мнению Фергусона, самым прискорбным в этих прискорбных ньюаркских беспорядках было то, что их ничто не могло предотвратить. В отличие от большинства крупных событий, происходивших в мире, которые тоже могли бы не произойти, если бы люди яснее мыслили (Вьетнам, к примеру), Ньюарк был неизбежен. Не до масштабов убитых двадцати шести человек, быть может, или семи сотен раненых, или пятнадцати сотен арестованных, или девяти сотен разгромленных заведений, или испорченной собственности на десять миллионов долларов, но Ньюарк был тем местом, где все шло не так много лет, и шесть дней насилия, начавшиеся двенадцатого июля, стали логичным выходом из ситуации, справиться с которой можно было лишь насилием, не тем, так иным. То, что черного таксиста по имени Джон Смит арестовали за то, что он незаконно обогнал полицейскую машину, а потом избили дубинками двое белых легавых, стало не столько причиной, сколько следствием. Если б то был не Смит, на его месте оказался бы какой-нибудь Джонс. А если б не Джонс, то был бы Браун, или Вайт, или Грей. Случилось же так, что им оказался Смит, и когда произведшие арест офицеры Джон Десимон и Вито Понтрелли уволокли его в четвертый участок, среди жителей крупного многоквартирного дома через дорогу быстро разнесся слух, что Смита убили. Неправда, как впоследствии выяснилось, но более глубокая правда состояла в том, что население Ньюарка больше чем на пятьдесят процентов было теперь черным, и большинство этих двухсот двадцати тысяч человек были бедны. В Ньюарке – самый высокий процент низкокачественного жилья в стране, второе место по уровню преступности, второе место по уровню детской смертности, а уровень безработицы – вдвое выше, чем в среднем по стране. Все муниципальное правительство было белым, департамент полиции состоял из белых на девяносто процентов, и почти все контракты на строительство доставались подрядчикам, контролируемым мафией, которые благодарили городских чиновников, им помогавшим, щедрыми откатами и отказывались нанимать черных рабочих, поскольку те не входили в полностью белые профсоюзы. Система настолько прогнила, что Городскую ратушу частенько называли Слямзаводом.

Некогда Ньюарк был городком, где люди что-то делали, городком фабрик и «синих воротничков», и в нем производилось все на свете – от наручных часов до пылесосов и свинцовых труб, от бутылок до бутылочных ершиков и пуговиц, от расфасованного хлеба до кексиков и итальянской салями в фут длиной. Теперь же дома из веток разваливались, фабрики позакрывались, а белый средний класс переезжал в предместья. Родители Фергусона проделали это еще в 1950-м и, насколько он мог судить, были единственными, кто потом вернулся, но Виквоик был все ж не вполне Ньюарком, то был еврейский поселок на юго-западном краю воображаемого Ньюарка, и там-то все было безмятежно от начала времен. Семьдесят тысяч евреев в одном месте, великолепный парк в триста одиннадцать акров, устроенный Олмстедом, и средняя школа, из которой вышло больше докторов философии, нежели из любой другой средней школы в стране.

Вечером двенадцатого Фергусон пил пиво в «Вест-Энде», а когда вернулся в квартиру в самом начале второго, у него звонил телефон. Он снял трубку и услышал, как на том конце провода орет его отец: Ты где, к черту, шляешься, Арчи? Ньюарк горит! Они побили витрины и грабят магазины! Легавые палят из пушек, а твоя мать на Спрингфильд-авеню делает снимки для своей чертовой газеты! Улицу перекрыли, сам я не могу туда пройти! Приезжай домой, Арчи! Ты мне здесь нужен – и не забудь прихватить свою пресс-карту!

О том, чтобы отправиться в центр и поймать там автобус от терминала Портоуправления, и думать-то было поздно, поэтому Фергусон тормознул на Бродвее такси и велел водителю гнать – эту фразу он десятки раз слышал в кино, но ни разу не произносил сам, и хотя поездка обошлась ему в без двух тридцать четыре доллара, что были у него в бумажнике, до жилого дома на Ван-Велсор-плейс он добрался меньше чем за час. К счастью, на соседних улицах было спокойно. Беспорядки начались в Центральном районе, а позднее распространились на другие районы центра, но Южный оставался по-прежнему не затронут. Еще больше успокаивало то, что мать только что вернулась домой, и взвинченный, чуть не слетевший с катушек отец уже начинал снова нащупывать эти самые катушки.

Никогда ничего подобного не видела, сказала мать. «Коктейли Молотова», выпотрошенные магазины, легавые с пистолетами наготове, пожары, повсюду люди в неистовстве носятся – чистый хаос.

Магазина Сэма больше нет, сказал его отец. Он час назад звонил и сказал, что ничего не осталось. Обезумевшие, дикие звери, вот кто они такие. Вообрази – сжигать собственный район. Глупее этого я не слышал ничего.

Я ложусь спать, объявила его мать. Я вымоталась, а утром спозаранку мне нужно быть в «Леджере».

Больше не надо, Роза, сказал отец.

Чего больше не надо, Станли?

Больше никакой фронтовой фотографии.