451° по Фаренгейту

И вдруг исчезла Кларисса. До какого-то момента Монтаг даже не осознавал, что было не так в тот день, но затем понял: Клариссы нигде не было видно, ее присутствие в мире не обнаруживалось. Газон перед ее домом был пуст, деревья голы, пуста улица, и хотя поначалу он даже не отдавал себе отчета, что ему недостает именно ее или что он пытается ее разыскать, но к тому времени, когда он подходил к станции метро, в нем смутно зашевелилось беспокойство. Что-то случилось, нарушился заведенный порядок вещей. Правда, порядок весьма несложный, образовавшийся всего несколько дней назад, и все же… Он едва не повернул обратно, чтобы еще раз пройти к станции метро, – может, надо просто дать ей немного времени, и она появится. Монтаг был убежден: стоит ему повторить маршрут, – и все образуется. Но было уже поздно, и появление поезда метро положило конец его планам.

Шорох карт, движенья рук, дрожанье век, бубнеж времяголосия с потолка пожарной станции: «…один час тридцать пять минут, четверг, четвертое ноября, …один час тридцать шесть… один час тридцать семь, четверг…». Шлепанье игральных карт о засаленную поверхность стола. Все эти звуки проникали в Монтага, несмотря на барьер плотно сомкнутых глаз – барьер, с помощью которого он пытался хоть на миг заслониться от них. Он явственно ощущал блеск, сверканье и тишину, наполнявшие пожарную станцию, оттенки меди, цвета монет, золота, серебра. Невидимые игроки за столом напротив него вздыхали над своими картами, чего-то ждали. «Один час сорок пять минут…» Говорящие часы оплакивали этот холодный час одной из холодных ночей совсем уже холодного года.

– Что случилось, Монтаг?

Он открыл глаза.

Где-то жужжало радио: «…война может быть объявлена в любую минуту. Наша страна готова к защите своих…»

Здание пожарной станции задрожало: мощный проход реактивных самолетов наполнил черноту предутреннего неба монотонным свистом.

Монтаг заморгал. Битти разглядывал его так, словно перед ним была музейная статуя. В любой момент Битти мог встать, обойти вокруг него, коснуться рукой, прислушаться к отзвукам души в поисках вины и угрызений совести. Вины? О какой вине может идти речь?

– Твой ход, Монтаг.

Монтаг окинул взглядом сидевших перед ним людей. Их лица загорели от тысячи реальных и десятка тысяч воображаемых пожаров; работа окрасила их щеки в багровый цвет и зажгла в глазах лихорадочный блеск. Спокойно, не щурясь, глядели они на огоньки своих платиновых зажигателей, раскуривая свои никогда не гаснущие черные трубки. Во всем – в них самих, в их угольно-черных волосах, в бровях цвета сажи, в испятнанных пеплом щеках, выбритых до синевы, – во всем сквозила наследственность. Вздрогнув, Монтаг замер с открытым ртом. А видел ли он хоть когда-нибудь пожарного, у которого не было бы черных волос, черных бровей, огненного лица и выбритых до стальной синевы щек, создающих тем не менее впечатление небритости? Все эти люди – зеркальное отражение его самого! Неужели пожарных отбирают не только по склонности, но и по внешним данным? Во всем их облике – оттенки тлеющих углей и пепла, и вечный запах гари, исходящий из трубок. Вот в грозовых тучах табачного дыма поднимается Капитан Битти, открывает свежую пачку табака и комкает обертку – хруст целлофана в его руке отдается треском огня.

Монтаг перевел взгляд на карты в своей руке.

– Я… я немного задумался. О пожаре, что был на прошлой неделе… О том человеке, чью библиотеку мы обработали. Что с ним стало?

– Он вопил так, что его отправили в психушку.

– Он не был сумасшедшим.

Битти спокойно перетасовал карты:

– Любой человек, который думает, будто может перехитрить правительство и нас, уже сумасшедший.

– Я все пытался представить себе, – произнес Монтаг, – на что это похоже – оказаться в его положении. Я хочу сказать, вот приходят пожарные и жгут наши дома и

наши книги.

– У нас нет книг.

– А если бы были?

– Так что, у тебя кое-что есть?

Битти медленно мигнул.

– Нет. – Монтаг посмотрел мимо сидевших за столом людей на стену, где были вывешены отпечатанные на машинке списки миллиона запрещенных книг. Их названия плясали в пламени, испепелявшем годы изданий, а он помогал этому, орудуя топором и наконечником шланга, извергавшим не воду, а керосин.

– Нет, – повторил он, но в глубине его сознания родился ледяной ветерок, он вырывался из вентиляционной решетки в доме Монтага и мягко, вкрадчиво холодил его лицо. А еще он опять увидел себя в зеленом парке, где однажды разговорился со стариком, очень древним стариком, и ветер из парка тоже был ледяным.

Немного поколебавшись, Монтаг спросил:

– А это всегда было… всегда было, как сейчас? Пожарные станции, наша работа? Я хочу сказать… ну… может быть, когда-то, в некотором царстве, в некотором государстве…

– «В некотором царстве, в некотором государстве»? – переспросил Битти. – Это что еще за разговоры такие?

«Дурак! – мысленно обозвал себя Монтаг. – Ты же сам себя выдаешь». Во время последнего пожара, когда сжигали книгу детских сказок, он бросил взгляд на одну-единственную строку.