5/4 накануне тишины (СИ)

Но вот новые пригожие студентки медленно бледнеют от «приворотного зелья». И горит уже новая не церковная свеча под Сашкиной ладонью.

И Степанида в тире снова растирает руки, сильно прикусив губу.

Она деловито гасит их выстрелами. Свечу за свечой. Все крамольные свечи — подряд,

перезаряжая винтовку быстро и ловко…

И на неё, стреляющую,

неотрывно смотрит прищурившийся кавказец….

Нет, так смотрят не на девушек. Так смотрят на игрока за картёжным столом, выигрывающего партию за партией. Или на будущего врага.

…А те, пригожие — уходят молча, всегда — молча, унося с собою омерзительную боль мышц.

475

Пылает в цахилгановском прошлом неугасимая череда безбожных свеч. И целится — в них! — тонкая дочь его Степанида.

— …Заходи всегда! — сдержанно приглашает её кавказец-тирщик.

Надменная, та даже не оборачивается…

А на улице солнце и сухой скорый, чёрный ветер, который хлещет караганской пылью по глазам.

— У тебя кровоподтёк на ключице! Посмотри, Девочка! У тебя — синячище со сковородку!

— Это не от винта. Кровоподтёк от двустволки. Там — отдача…

Мальчик подвязывает смешную чёрную подушечку под подбородок, чтобы не натереть ключицу –

как — под — горкой — под — горо-о-о-ой — пиликает — скрипка — в — далёком — прошлом — торговал — торговал — торговал —

чтобы не натереть ключицу до красноты… До синяка…

Мать — очень — боялась — что — без — подушечки — у — сына — может — образоваться — кровоподтёк!

476

— Вот, — вернулся Барыбин. — Я давно должен был отдать это тебе. Извини.

Цахилганов мельком взглянул на безмолвную Любовь и деловито принялся листать синюю записную книжку с металлическими углами.

Да, это был дневник, и что-то она, Люба, должна была писать здесь о нём.

О ком же ещё?

…Он никогда не спрашивал её, как она думает

и как видит то, что просходит.

И боялся, часто боялся, что однажды она вдруг обретёт голос, и скажет ему всё, и это будет страшнее любого судебного приговора.

Но она уже не скажет — она глядит сквозь полуприкрытые веки в потолок.

И кажется, что печальная Любовь знает, что ждёт всех близких ей людей…

477

Она лежит с таким лицом, словно давно устала тайно оплакивать всех, всех. И безвольным губам её оставаться теперь в этом скорбном изгибе

вечно…

— Но, Люба! Ты не уйдёшь, не объяснившись,

— я — всё — прочту — и — пойму — сейчас — когда — ты — жива — ещё — Люба — молчальница — моя…

Он торопливо открывал страницу за страницей, там и сям. Запись позапрошлого года, этого, пятнадцатилетней давности,

— да — что — за — наважденье —

девятилетней давности: «Non, — dit I’Esprit Saint, — je ne descends pas!»…

Да. Теперь натыкался Цахилганов на одну-единственную —

одну и ту же —

фразу!

Написанную в разное время, разными чернилами. На пожелтевших — и ещё белых листах! «Non, — dit I’Esprit Saint, — je ne descends pas!»…

После каждой даты: «Non, — dit I’Esprit Saint, — je ne descends pas!»…

Снова, снова, снова: «Non, — dit I’Esprit Saint, — je ne descends pas!»…

«Нет, — сказал святой дух, — я не сойду!»

478

И это — изо дня в день повторяющееся — всё?!. Люба!

Ты была сумасшедшей!

Любовь сошла с ума…

Она нарочно закрылась от всех. Даже здесь закрылась — французским. Зачем она так жила?..

— Она щадила тебя, — Барыбин шевельнулся на кушетке, напряжённо моргая. — Предполагала, что заглянешь, прочтёшь и… И не допустила открытого упрёка. Даже здесь.

— Значит, ты влез и сюда, — обернувшись, Цахилганов говорил это с горьким укором. — Влез, Мишка. Читал… Читал?!

— Ну, — виновато признался Барыбин, отворачиваясь. — Прости. Я мог бы оправдаться, но… Сейчас прав ты. М-да, некрасиво.

— Скажи мне, Барыба, для чего человек живёт?

Барыбин пожал плечами:

— Будто ты не знаешь.

— Не знаю. Для денег? Для удовольствий?

— Нет, напротив. Человек живёт для любви.

Они оба посмотрели на Любовь одновременно — и оба заметили это.

— Ладно. Всё… Водки! — решительно потребовал Цахилганов.

479

Весна в больничном дворе пахла карболкой, а ближе к прозекторской — формалином, хотя недавно прошёл большой холодный дождь.

Ранняя ночь стояла над ними, идущими, угрюмыми,

и над степью, притихшей перед тем,

как забрать

в свою глубокую тёмную глину — Любу. Любовь.

…А потом — всех. Их всех. Рано или поздно. Потому — что — без — Неё — не — живут.