5/4 накануне тишины

— Не бойся за нас, — кивал отец. — Иди туда. Я буду вечно отгребать этот песок от себя. Пыльно тут, очень пыльно. Но зато… под Солнцем. Я теперь — под Солнцем. Не под землёй… Оно здесь мягко светит, не жжёт совсем. И Патрикеич — под Солнцем. Он умер только этой ночью, но уже обзавёлся хозяйством…

У него тут даже свой шалаш есть.

— Да вижу, вижу прохиндея, — беззлобно сказал Цахилганов про старика. — И тут устроился основательно. Соглядатай…

— Что было, то было. Время такое выпало нам, что… головы не сносить. Не сносить… Не сносить… — отец завозился, деловито отодвигая от себя песок, по кругу.

По кругу.

Всё время — по кругу.

И Цахилганов увидел спину его, сплошь — в рубцах от давних ожогов, страшную, багровую —

он увидел её раз,

и ещё раз,

и ещё.

611

— …А где твой ремень? У тебя на горле был офицерский ремень! — прокричал Цахилганов сквозь вой и хрип пространства.

— А-а-а… — не поднимая седой головы и не прерывая кропотливого своего занятия, ответил отец. — Отняли! Свидетельство моего самоубийства… Как у неоправдавшего доверие.

Цахилганов протёр горячие от пыли, слезящиеся глаза, оглянулся на жёлтую вершину и с тоской прикинул, какой непомерной тяжести восхожденье ждало его.

— Иди, иди, — кивал отец, крутясь в песке и отметая его от себя. — Я — здесь. Ничего…

Подглазья его были сплошь заметены чёрным.

Цахилганов молча ухватил его за слабую, несопротивляющуюся руку и повлёк за собой.

— Ты? В самом деле?.. Ведёшь? Меня? Туда? — спрашивал отец недоверчиво. — Меня? Самоубийцу?

— А чего тебе здесь сидеть? — тянул его за собой Цахилганов. — Эта вьюга чёрная — она может усилиться. Пошли скорей, пока не полетело всё до небес,

— бес — бес — бес — бес — беспокойно — зазвучало — пространство —

пошли, отец!

Но Константин Константиныч стал опускаться в песок.

— Легки на помине… — бессильно вымолвил он.

612

У подножья горы кривлялась и плевалась толпа бесов, преграждая путь.

— Делов-то! — закричал Цахилганов, скрывая оторопь. — Вот посмотришь, они рассыпятся все до единого, надо только…

Он пытался, пытался перекреститься.

Но не мог вспомнить — как!..

Бесы взвыли, захрипели, запели, задёргались. О ужас… Они толпою отплясывали рок, похабнейший из похабных. Но столб мысли сошёл с непомерной высоты, и в нём оказался Цахилганов, воспринимая повелевающие смыслы:

Там, в преисподней, нынче траур и потому самых сильных и злобных духов преисподней здесь уже нет: иди!

Цахилганов зажмурился — и двинулся вслепую, не выпуская тяжелеющей с каждым шагом отцовской руки.

— Ты, главное, не бойся. И не смотри на них, — говорил он отцу голосом, которого не было слышно. — А фуражки-то свои — ваши, то есть — они поснимали.

— Иду, иду, — беззвучно шевелил губами отец. — Слетели от взрыва все их — наши — фуражки…

Цахилганов сжался, готовый ощутить мерзкое прикосновенье нечисти. Но что это? Они с отцом двигались, как незрячие, а бесьи крики словно бы отдалялись. Чуть приоткрыв глаза, он увидел вокруг свободное пространство.

Бесы, оттеснённые неведомой силой, плясали там, внизу, полукругом, строя злобные рожи.

— Давай отдохнём, хоть немного, — взмолился отец. — Здесь уже не опасно.

И они уселись на солнцепёке,

— ибо — вокруг — не — было — тени — нигде.

613

Передохнуть, в самом деле, было необходимо. Их путь, вперёд и вверх, был крут и ещё очень, очень долог.

Надо же, прикидывал Цахилганов, продолжается и после смерти болезненный, болезненный для нас рост души, да, продолжается он и потом…

Сколько уступов придётся одолеть, сколько обрывов миновать… А вдруг налетит дождь? Тогда глина станет скользкой, и падать придётся до самого подножья…

— Не свалиться бы, — словно услышал Цахилганова отец. — Не свалиться бы только туда. К ним в руки…

Теперь они вместе смотрели на толпу бесов, сгрудившихся у подножья горы плотной толпой и наблюдающих за ними снизу. Позади же нечисти метался Дула Патрикеич с ведром. Он взмахивал веником, прощаясь:

— Счастливенько вам добраться, товарищ полковник! До нужных высот! А то генерала-то вам так и не присвоили… И тебе, сынок, счастливенько. Не совсем подвёл ты всё же нас. Хотя нервы помотал, отпрыск. У-у-у-у-у! Помотал…

— Патрикеич! — закричал Цахилганов. — Давай к нам. Авось проскочишь! Нынче только слабая нечисть здесь, а сильная — горюет, не до нас ей!

Потери большие она на Земле понесла, слышишь? Давай!..

614

Старик внизу замешкался, затомился:

— Да разве же мне положено, душегубу? Скажешь тоже. Ты подумай своей головой: горы греха-то на мне! Ууууу, Джомолунгмы! Калёно железо…