5/4 накануне тишины

С мальчишеской плоской грудью — и с чуткими сосками, твёрдыми, как вишнёвые косточки.

И какой бы дурак позарился на неё, не будь она задрапирована, как надо, в тяжёлые сизые и кремовые шелка? Хха!.. Но она становилась всё изысканней, с каждым новым его приездом в Караган.

Первая адюльтерная леди Карагана — интересно, что выделывает с ней под одеялом этот всемогущий волчара со звериным, серым, загривком,

успешно женатый на директоре сбербанка —

на раскоряченной бабе с чёрными бровями,

похожими на усы?

Этот бывший комсомолец-партиец, этот демократ хренов — как он, Соловейчик, трогает эту суку Ботвич?

223

Конечно, конечно. У тучного Соловейчика, грубо обдирающего край, денег значительно больше, чем у кого бы то ни было…

— Да уж, — тут же проявился Внешний. — Выкормыши ВэКэШа кинули и разодрали страну Советов так, как вам, стилягам, и не снилось!

Где Цахилганову тягаться с Гошей…

Цыц! Соловейчики правят нынче страной,

— Соловейчики — разбойнички —

а вовсе не супермены Цахилгановы, если уж честно…

Но Соловейчики, номенклатурное отродье, это только жадное быдло, и быдлом помрут, потому что ими тоже — правят. Правят международные силы.

А Цахилгановым — нет. Вот то-то и оно! Ещё — нет…

И это — главное преимущество Цахилганова!

Что ж, Цахилганов не будет Цахилгановым, если не придумает, как именно должен он использовать это небольшое, пустячное, но решающее преимущество в борьбе против… Против страшного всеобщего будущего.

Он мотнул головой, не узнавая себя. Стоп!

Но — тогда — решительно — всё — равно — был — ли — общий — их — знакомый — Митька — Рудый — пьян — или — не — был — главное — определилась — цель!

Гнездо крамолы, в себе и в мире…

Избыв гнездо крамолы в себе,

можно уничтожить гнездо зла мирового,

надвигающегося на жизнь

будущих поколений…

А был ли двуполый? Может, двуполого и не было?

224

Любин голос вернул Цахилганова к действительности:

— Птица… Ты впустил её в наш дом…

— Никого я не впускал, Люба, — со вздохом ответил Цахилганов.

Надо же, он опять врал. Впускал, и ещё как.

Сколько раз бывала в нём Ботвич?

Но Ботвич — она ушла к Соловейчику. Ушла поневоле! Не потому, что тот богаче! Это Цахилганов, сам, бросил её, после одиннадцати лет внебрачной связи!.. — опомнился он от ревности. — Да. Ради своей Любы, годами носившей одну и ту же юбку — и — ничего — не — просившей — у — него — никогда!

Почему? Почему не просившей, кстати?..

Однако голос Ботвич… Отстранённый голос Ботвич уже истаивал от беспомощности где-то совсем рядом:

— Ты же знаешь, мой мальчик растёт без отца…

Ах, как вздрагивает её слабый

никак не окрашенный голос!

— Ему нужен репетитор. А у нас нет средств…

Тихий голос безутешной матери…

— Он так раним!..Он несчастен оттого, что я хожу в ондатровой шубе. А песцовая стоит дорого…

Что там было ещё?

— Мальчик страдает: я подъезжаю за ним на старой машине. Их из спецшколы развозят на мерседесах, и одна только я… Его дразнят бедным: у нас нет коттеджа. Ужас какой-то…

И — тускло мерцающий, крапчатый взгляд расширенных глаз:

— Положи их на тумбочку, не знаю даже, что бы я делала без тебя…

Вот только тут — полуулыбка.

Летучая.

Ненадолго.

225

Странно, она же совсем не умела моргать, удивился вдруг Цахилганов. 

Что бы это значило?..

Но, к сожаленью, она нравилась Цахилганову именно такой —

утешенной.

Полуулыбающейся кратко, чуть-чуть.

Чтобы не передать лишнего.

Не пресытить собой!

Не — расточить — себя — чересчур — как — последняя — какая — нибудь — беззаветная — безоглядная — преданная — дура,

— всегда — всеми — преданная — в — итоге —

над которой только смеются, только потешаются все, кому не лень…

А ему ведь и хотелось-то малого — разжечь её, эту плоскодонку Ботвич, как неисправную печку, хотя бы раз в жизни, только раз, до состоянья беспамятной, как раз, шлюхи.

И с каждым новым подарком казалось: вот-вот это наступит.