5-6. Дворы Хаоса. Козыри Судьбы

Сколько я оставался недвижным — не знаю. Я почувствовал, что мое помешательство перевалило за грань небольшого. В сути его я, кажется, видел возможный ответ, хотя что-то во мне восставало против ответа. В конце концов я очнулся от шума бури и хлопающих крыльев Хьюги.

— Я не смогу перебраться через пустошь, — прошептал я. — Пути нет.

— То есть ты потерпел поражение, — сказал Хьюги. — Но это не так. В борьбе нет ни победы, ни поражения. Все это лишь иллюзия твоего ego.

Я медленно поднялся на колени.

— Я не говорил, что потерпел поражение.

— Ты сказал, что не можешь дойти до цели.

Я оглянулся, туда, где сейчас вспыхивали молнии, — буря карабкалась ко мне.

— Верно, мне не пройти этого пути. Но если Папа проиграл, то я получил шанс сделать кое-что — то, что, как Брэнд уверял меня, сделать мог он один. Мне придется создать новый Образ, и мне придется сделать это прямо здесь.

— Ты? Создать новый Образ? Если Оберону не удалось, как может сделать это человек, который едва стоит на ногах? Нет, Корвин. Смирение — это величайшая добродетель, которую тебе нужно воспитывать.

Я поднял голову и опустил посох на землю. Хьюги спорхнул вниз, встал возле него, а я внимательно посмотрел на птицу.

— Ты не хочешь верить ничему из того, что я говорил, верно? — сказал я ему. — Но это не важно. Конфликт между нашими точками зрения непреодолим. Я рассматриваю желание как скрытую индивидуальность, а борьбу — как ее рост. Ты — нет.

Я вытянул руки и положил их на колени.

— Если для тебя величайшим благом является единение с Абсолютом, то почему бы тебе не слетать и не соединиться с ним прямо сейчас, в тот наступающий облик всеохватного Хаоса? Если я потерплю поражение, он станет Абсолютом. Что до меня, то, пока есть во мне дыхание, я должен пытаться воздвигнуть против него Образ. Я делаю это, потому что я тот, кто я есть, а я — человек, который мог стать королем в Янтаре.

Хьюги опустил голову.

— Сначала я посмотрю, как тебя будет клевать воронье, — сказал он и хмыкнул.

Я быстро протянул руку и свернул ему шею, сожалея, что у меня нет времени разжечь огонь. Хотя все это и смахивало на жертвоприношение, трудно было сказать, кому принадлежала моральная победа, раз уж я все равно рано или поздно намеревался это сделать.

IX

…Касси и аромат каштанов в цвету. Белой пеной вскипают каштаны вдоль Елисейских Полей…

Я помнил игру фонтанов на площади Согласия… И вниз по улице Сены и вдоль по quais, запах старых книг, запах реки… Аромат каштанов в цвету…

С чего это вдруг вспоминать мне 1905 год и Париж на тени Земля, разве что в тот год я был счастлив и мог теперь — невольно — искать противоядия от настоящего? Да…

Белый абсент, горький пикон, гренадин… Дикая земляника с кремом д’Изиньи… Шахматы в кафе Регентства с актерами из «Комеди Франсез», как раз через дорогу… Скачки в Шантильи… Вечера в кабачке Фюрси на улице Пигаль…

Я четко ставил левую ногу перед правой, правую перед левой. В левой руке я держал цепь, с которой свисал Талисман, — и нес я его высоко, так, чтобы было можно заглядывать в глубины камня, наблюдая и ощущая появление там нового Образа, который я вычерчивал с каждым шагом. Свой посох я воткнул в землю и оставил стоять у начала Образа. Налево…

Вокруг меня пел ветер, и совсем рядом грохотал гром. Я не встретился с физическим сопротивлением, как это было на старом Образе. Вообще сопротивления не было. Вместо этого — и во многом хуже по ощущениям — каждое мое движение сопровождалось необычной осмотрительностью, замедлявшей его, ритуализирующей. Казалось, я трачу больше энергии на подготовку к каждому шагу — осознание его, обдумывание и приказ к выполнению, — чем на само физическое исполнение. И все же медлительность, которая, похоже, требовалась при такой работе, вытягивала из меня некую неизвестную субстанцию, которая определяла ритм и темп адажио всех моих действий. Направо…

…И как Образ в Ратн-Я помог мне восстановить увядшие воспоминания, так и этот, который я создавал с боем, тормошил и извлекал наружу запах каштанов, аромат тележек с овощами, на заре двигающихся к Рынку… В то время я не был влюблен ни в кого конкретно, хотя девушек было много — Иветты, Мими, Симоны, лица их слились, — и была весна в Париже, и оркестры цыган, и коктейли «У Луи»… Я помнил, и сердце прыгало в прустианской радости, пока Время медленно било вокруг меня, словно колокол… И, наверное, в этом и была основа для воспоминаний, потому что радость, казалось, передавалась всем моим движениям, дарила чувствам обостренность, давала власть желаниям…

Я увидел следующий шаг и свершил его… Я уже прошел круг, обозначив периметр моего Образа. Спиной я чувствовал бурю. Должно быть, она взбиралась на край плато. Небо потемнело, буря окрасила все зыбким, качающимся, разноцветным светом. Вокруг косо падали всполохи молний, а я не мог уделить на их контроль ни энергии, ни внимания.