5 наболевших вопросов. Психология большого города

– Как, наверное, вы знаете, в России не стыдно страдать, быть несчастным, но как-то неловко, неудобно быть успешным и счастливым. Я слышал множество версий, почему это так. Кто-то говорит, что это элемент православной культуры. Кто-то считает, что это связано с тем, что, будучи счастливым, ты становишься предметом зависти, а потому это небезопасно. Кроме того, с тебя еще и больше спрашивают – мол, ты счастливый, так что давай помогай нам – сирым и убогим. Ну и так далее в этом же духе. Все это, наверное, имеет значение. Но есть у всех этих рассуждений и собственно психологическая часть.

Дело в том, что в переживании счастья есть один очень важный ингредиент – осознание этого счастья как твоей собственности: « я

счастлив», «в этом мое счастье», «только так я

могу быть счастливым». Счастье – есть соотнесенность между тем, о чем ты мечтал, и тем, чего ты достиг. Это такая – в хорошем смысле – эгоистическая конструкция. Мы должны осознавать себя, свою жизнь, свои достижения, сопоставляя их с возможностями, трудностями, затраченными усилиями и так далее. Только в этом случае переживание счастья и появляется на свет. Причем сейчас я говорю не о моменте счастья, не о некой вспышке чувственной экзальтации (подобное может случиться и вполне спонтанно), а именно о более-менее продолжительном переживании счастья. В общем, для такого счастья необходима рефлексия.

А в России дискурсы счастья, разнообразные рассуждения о счастье, его понимание и, выражаясь научным языком, его проблематизация никогда прежде не были связаны с личностью. Счастье в нашем массовом сознании не имеет индивидуального лица, оно не связано с конкретным человеком. Счастье у нас всегда было овеяно ореолом некого коллективизма: «Через четыре года здесь будет город-сад!» – это некое общее счастье. Счастье «второго пришествия» – это тоже счастье коллективного разума, а не личное. А как может быть какое-то личное

счастье – мы даже как-то не очень себе представляем, личное счастье – это у нас всегда что-то меленькое, хиленькое, бледненькое, невзрачное и еще стыдное: «Вон, ходит, понимаешь, довольный!»

В общем, мы заложники идеи «коллективного счастья». При том, что счастье – это ведь некое чувство, а любое чувство может испытывать только конкретный человек, его не может испытывать масса, группа или организация. Да, мы подчас испытываем счастье именно от того, что помогли другому человеку или даже группе людей. Но с чем бы ни было связано твое переживание счастья, ты должен осознавать это событие как твое личное благо , ты не можешь радоваться «коллективом». Когда радуется коллектив – то это просто сразу несколько людей, знакомых тебе, переживает чувства, сходные с твоими, и повод у вас формально один и тот же.

Но мы привыкли именно так: «личное счастье» – это нечто неприличное и запретное, бессовестное и меленькое, а «общественное счастье» – мечта поэта. И в этом парадокс: мы внутренне настроены на «мир во всем мире», то есть на «общее счастье», а поскольку счастье может быть только личным, ничего не получается. Можно ли оказаться в булочной, если ты идешь в молочный магазин? Ну, наверное… Правда, только по случайности, в результате неконтролируемого стечения обстоятельств. Если же тебе хочется хоть каких-то гарантий результативности твоих действий, то надо стремиться к тому, что ты хочешь получить, а не к тому, что может случиться только само собой и вне зависимости от прикладываемых тобою усилий.

В общем, если ты хочешь счастья – ты должен мечтать о личном счастье, о своем , для себя . Но мы все привыкли грезить об общественном… «Люди мира, на минуту встаньте! Слышится, слышится… Звучит со всех сторон!» – это мы, по заложенной в нас ложной установке, должны, как нам кажется, всей массой переживать – и свои горести, и свое счастье. Только вот такого не бывает. И в результате – ни того (общественного), ни другого (личного) счастья в нашей жизни нет. «Ну, что ты тут счастливый такой? Там дети в Уганде голодают и коммунизм еще не построили в Западной Европе, а ты, значит, в счастье уже пребываешь?!»

Нам стыдно быть счастливыми, а стыдясь своего счастья, нельзя ему научиться, нельзя его построить. Оно неизбежно будет получаться «противозаконным», а потому не будет в нем того светлого переживания, без которого оно невозможно. Впрочем, быть абсолютно несчастным нам раньше тоже возбранялось: «Как ты можешь страдать, когда живешь в стране Советов, в лучшей стране мира?!» Сейчас, правда, ничего подобного нам с экранов телевизора не говорят, однако сохранились важные рудименты: «Как тебе не стыдно: мать впахивает, как лошадь ломовая, а ты палец о палец не ударил и еще несчастный! Совести у тебя нет!» Причем это ведь звучит не только в тех случаях, когда ребенок ничего не делает, но и в том случае, когда ребенок уже не ребенок совсем, а, например, руководитель крупной компании, замученный стрессами. И вот он приезжает на дачу, где его мама вспахала десять грядок, и ему в целом грустно-грустно: на работе бедлам, подрядчики подводят, инспекции изводят, да и мама, которой врачи прописали лежать смирно, носится по огороду как угорелая, огурцы поливает. Но нет, не имеет он право поддаваться унынию, ибо… Ибо мама его очень долго жила в Советском Союзе.