505

как мать целует лобик чада;

как жизнь и свет создал Аллах;

и как дымил первейший ладан;

как брали Трою конь, солдат

десятки тысяч жарких греков,

и рай, салюты сотен дат,

и как во дно впивались дреки.

Забуду всё: заплывы, взлёт.

Пусть губы те в вселенной – малость.

Коль их хозяйка не уйдёт,

я в их плену навек останусь.

Панковой Катюше

Обретение

Ныряя в мо?крость нор

и яд стаканов потных;

лаская бархат пор

и воды впадин ротных;

уча все карты лет

и вин, журналов позы,

и как стирать жилет,

и сколько длятся грозы.

Я жил, цедил и грамм,

с маршрутом троп игрался.

Отринул, бросил там,

как до любви добрался

твоей, рук, тишины,

что ищут все благого.

С сей тронной вышины

не чту хмели? былого.

С тобой спокойно так

и высь великих выше!

Рубашки реет стяг

твоей над нашей крышей,

где нет беды, тоски;

где ты теплее Бога;

картин твоих мазки;

где соки тел итогом…

Панковой Катюше

Птицы

Умерших помним наизусть,

к живым забывши все дороги.

Срубаем самый вечный куст

в настил корыта старой дроги.

Везя дышавших в царство-рай,

себя оставим в мире смерти.

Садятся птицы прям на край,

на все оглобельные жерди.

Обряд ли это, иль побег

туда, где зёрна все крупнее,

не ставит пугал человек,

где ягод сок ещё пьянее;

где солнце ярче, ружей нет,

и псы цепнее, шире листья,

что кроют гнёзда от всех бед,

и где все пташки голосистей.

Но нам туда пока что нет

пути. Там нету, может, света,

а птицы с голода меж бед

клюют глаза пришедшим летом.

И оттого нам нет вестей

оттуда, писем иль сгорают

меж сфер, и прахом их костей

снежинки кружатся и тают.

И чтобы птицы так не жглись

и пухом чернь ту не впитали,

сгоняем прочь, храня их жизнь,

И жжём костры для тех, кто пали…

Вечный огонь

Цветком из камня он растёт,

меж пор брусчатки пробиваясь,

и словно памятный костёр,

второй уж век горит, взвиваясь.

Внимает гимну в сим кругу,

хранит тепло ушедших в небо.

А уголь – боль и зло к врагу,

дрова горящих изб и хлеба.

И пусть смиренно он горит,

не покидает смирных недр

вулканом мести, что горчит,

и что на пламя лих и щедр.

К камням надёжно он пришит

заветным вентилем и долгом.

И буйный факел лишь страшит,

что отнесёт искру к порогу

немецких хат. Он – страж стране,

что миру мир несёт сердечный.

И пусть огонь горит в огне,

являясь сердцем его вечно.

Навстречу

В её объятиях не гость,

не царь поэм, пока что…

Но смело топаю чрез мост,

ловя блеск взора каждый.

Она, как радужный цветок!

Все розы ниже рангом.

Не любит мёд, вино и рок.

Пестра, мила, как ржанка.

Ах, сколько песен, ярких нот

в распевах милой пташки?

Гляжу охотливо, как кот,

на ласковость мордашки.

И вот уж вижу дольки уст,

вкусней что пор шербета.

И я стремлюсь на наш союз

богини муз с поэтом.

Иди навстречу, длань подай,

сцеплюсь с тобою дюже.

Впущу в продуманный свой рай,

назвав его "Катюша".

Панковой Катюше

Инстинкт

Тумана вьёт светлая пена.

Шум винного моря в очах.

Двух судеб грядет перемена,

друживших ещё в малышах.

С листвою играются травы,

в дыханьях играют слова.

А сердце, как будто б и справа, -

настолько любовь их сильна!

И падают ско?вы, запреты,

и рушатся стены одежд.

А руки уж страстью согреты

взаимной, устроив мятеж

над вечно былым и державшим

смиреньем, смущением зря,

и вот, наконец-то, порвавшим

завесы, темь дум озаря.

Вулкана вся заводь клокочет.

Того виной чувства ль вино!?

Пусть будет, как молодость хочет!

Пусть будет, как быть не должно!

Обнимашки

Я кутаюсь в запахи кожи

и нити причёски твоей,

что так ароматят немножко

мотивами южных ветвей.

Колышутся старые флаги

и полог согревшихся туч.

И лужиц ряби?тся вся влага,

в которых копается луч.

В охапке сладчайше я таю.

И встречею ум дорожит.

А мартовски рядом витает

пылинка снежинки в тиши.

Приятностью лакомо веет

с одежды, осколков нагих.

Пусть губы навеки нам склеит

один поцелуй на двоих!

А толпы мелькают забыто,

как сотни вселенских комет.

Пусть будем в сей позе отлиты

в свиданий модель, монумент!

Панковой Катюше

The Lensky

Раздал вам чудо, шанс, сюрпризы,

от клеток всех, оков ключи.

Лицо своё не вставил в ризы.

Теперь ждут казни палачи.

С колен вставайте и из лужи,

плодитесь верой, не тоской,

и каждый счастий всех заслужит,

и с маслом каши уж густой,

братанья с миром, без роптаний

святую жизнь славянских лет.

Прошли вы сотни испытаний,

и плети, голод, низость бед.

Я к вам пришёл, темь озаряя!

Повержен хлюст и лжец, сатрап.

Ну, что стоите, взор теряя?

Иль раб всегда по духу раб?

Животные

Бредут рогато, зло, устало,

тряся ли выменем, хвостом,

и желчь сливают за кустами,

и высят хла?мность за мостом.

А пьют! – до рвоты, рёва, визга,

ища стык с мышцей половой.

И дорожат всё больше миской,

чем полной мыслей головой.

Плодятся, множась неуёмно

и неумело, как слепцы,

как черви в куче мира тёмной,

но водрузив на лоб венцы.

И скалят клык, и падаль делят

срамны?х дел жирные стада.

Иные – слабых пастью мелят.

А я тут – Ной среди скота.

Demoversion

Усыпаны разным салютом

преддверия рая всего.

Наполнены чувственным людом

и мудрым все сени его.

Приветливы двери околиц

улыбкою тихой подков.

Не каждый тут гость – богомолец.

Османы, масаи с боков.

А пола алмазные шири

накрыты коврами бело.

Песчинок от злобы и сыри

сюда занести не могло.

На стенах огни акварелей,

витражные капли окон.

"Внутри восседает Бог белый" -

легенды твердят испокон.