621514

– У него ее рука! – закричал Гордеев и все-таки выпустил фонарик. Олегу пришлось на ощупь искать его, включать, а потом наводить луч на фигуру Миши. За всё время, что Воробьев возился со светом, тот не издал ни звука.

– Руку, руку вытащи! – прошептал Игорек. Чертов паникер, как он мог рассказывать детям про войны и революции, когда от одной отрезанной руки его не слушается собственное тело?

Олег всмотрелся внимательнее в то несоответствие, которое отказывался воспринимать мозг. Рука Тамары Ивановны (внутренний голос зачем-то уточнил, что правая) от локтя находилась в ладони Миши. Эту ладонь он сжал так сильно, что даже в тусклом свете фонарика было видно, как побелели костяшки пальцев.

Тело женщины – Олег уже стал считать Тамару Ивановну Телом – лежало рядом с парнем. Она будто прилегла отдохнуть Мише на плечо.

Во второй руке парень сжимал губную гармошку и все еще держал ее возле рта. Глаза безо всякого выражения смотрели на Олега.

– Помоги отвести его к Лизе, – Воробьев повернулся к Игорьку – тот коротко кивнул, потихоньку приходя в себя, и вместе они повели безвольного Мишу в общий зал.

***

Олег Воробьев бежал вниз, пересекая лестничные пролеты так быстро, как только мог. Дыхание сбивалось, он раскрывал рот, чтобы сделать вдох, но ничего не происходило, а грудная клетка горела от недостатка кислорода, и мозг расчерчивал перед глазами сетки красноватых искр.

Скорее, вперед, там должно быть спасение. Главное – не оборачиваться, не вспоминать, не думать. Только бежать вперед, рассчитывая на собственные силы.

Ступенька, еще одна, еще, еще… Тысячи ступенек перед Олегом превращались в бесконечную лестницу, прямую дорогу в Ад, по которой он несся, сломя голову, лишь бы не оказаться снова в Чистилище, из которого едва успел вырваться.

Ноги, наконец, подвернулись. Воробьев выпорхнул с очередного пролета, изящно завис перед следующим, а потом ястребом рухнул вниз. Боль перестала концентрироваться в груди, с удовольствием растекаясь по всему организму. Тело несколько раз перевернулось на высоких ступенях, а потом замерло.

Последний этаж.

Выход должен быть здесь. Олег собрал в кулак всю силу воли, всю любовь к жизни, и, превозмогая крики нервов о многочисленных ушибах и, возможно, вывихе в районе левого локтя, поднялся на ноги.

Бежать. Вперед, к спасению.

Позади остались они. Безликие, отчаявшиеся, злые до жестокости люди, которых всего три часа назад Олег хотел спасти.

Сначала их удивило, что Миша уже дважды оказывался участником события. Нашел рубильник и стал свидетелем смерти Тамары Ивановны.

Потом они связали это с тем, что Лиза и Вячеслав весь вечер стояли, взявшись за руки. Значит Лиза не могла просто не заметить, как Слава падает… Значит она тоже! И сразу после смерти Вячеслава Миша зажег свет. Ни минутой раньше! Подозрительно!

Сговор.

Они отыскали комнату, в которой валялся строительный инструмент, и попытались добиться от полубезумных Мишы и Лизы правды. Спрашивали, кто из них был идеологом, а кто – исполнителем, спрашивали, почему два молодых человека так жестоки, спрашивали молотками, клещами, а под конец спросили у Миши пилой, и тогда Лизонька «раскололась».

Несколько минут лился поток исповедей. Как в детстве она украла у мальчика фишку-биту, как однажды обманула мать, как смеялась над сидящим на дереве котенком. Лиза, как заведенная, повторяла, что все это обрушилось на нее из-за того, что она вела неправедный образ жизни. Что это наказание за ее грехи, что она должна была чаще молиться и ходить в церковь.

Они услышали все, но им оказалось мало.

Олег бежал по коридору, распахивая одну дверь за другой. Бег и жжение в груди помогали ему не думать, но все же образы время от времени вспыхивали в мозгу новыми приступами паники. Воробьев в такие мгновения опирался о стену и вспоминал Барона.

Жаль, что поводок остался в общем зале.

Олег почувствовал, как тошнота затмевает жжение, наклонился и позволил организму выплеснуть из себя хотя бы часть мерзости, которая произошла этой ночью.

При помощи поводка – Воробьев покупал его для Барона, когда тот был еще глупым щенком – схватили Истеричку.

Станислав Михайлович, кандидат наук, преподаватель престижного вуза. У Станислава Михайловича было серьезное расстройство психики из-за того, что он пережил войну. В стрессовых ситуациях теперь Станислав терял рассудок и вел себя совершенно нерационально. Они нашли его в комнате, полной бумажек, где Истеричка мастерил кораблики.

– Я уплыву на них! Уплыву!

– Лучше б ты самолетик сделал, – ответил ему с садистской улыбочкой Игорек Гордеев, преподаватель истории, ловко накинул импровизированную удавку на шею коллеги и потащил Истеричку к общему залу.

Дотащить Станислава Михайловича живым Игорьку не удалось. Олег не представлял, от чего умер герой войны: от ужаса, захлестнувшего его после такого обращения, или от удушья. Забирать после такого поводок казалось Воробьеву святотатством.

После этого случая он сбежал.

Три смерти за три часа, статистика маньяка до сих пор не пострадала.