7 футов над килем

– Минэ усе едино, ѓде вин там бродэ, – заметил Гунько, – та шоб вин вбывся усмятку. Но кажну ночь прибеѓае дэжурный и включае свит. А коѓда убеѓае, то свит не выключае. Так шо то за сон?

– Свет, – пробормотал Абрамов, не отрываясь от книги, – со светом мы, пожалуй, разберёмся. А может, и тебя – придурка, отучим от ночных глупостей, – посулил он Тараканову.

– Ясно одно! – Рукосуев хлопнул ладонью по столу. – Во время нахождения на карнизе будить его нельзя – разобьётся к чёртовой матери, а с нас погоны сдерут. Вместе с кожей. Придётся вам, как командиру роты, лично контролировать курсанта Тараканова. Его сон, значит. Важно поймать начало приступа и не дать этому лунатику выбраться наружу.

– Слушаюсь, – обречённо вздохнул Жучко.

– И чтоб всё было тихо! – напомнил Рукосуев.

Посреди кубрика довольный Абрамов демонстрировал товарищам новый манекен, придерживая его за талию. Манекен был розовый, совсем новый.

– А чего, мужика не нашлось? – криво усмехаясь, спросил Лудищев, косясь на грудь манекена.

– Скажи за этот спасибо! – обиделся Абрамов. – Мне за него ещё в универмаге отрабатывать, у тамошних девиц. Ну, хватит, хватит лапать, извращенцы! – он поднял манекен и осторожно поставил в высокий шкаф, где висели шинели.

– Рота! Отбой! – завопил в коридоре дневальный.

Койка Абрамова стояла напротив таракановской. Курсанты уже улеглись и, по обыкновению, болтали перед сном, ругая нехорошими словами свою жизнь и начальство. Наконец Гунько заныл, что ему мешают спать, и Абрамов провозгласил:

– Ну, всё, кореша, спать! – и добавил. – Вот и день прошёл.

– А и хрен с ним! – хором ответили курсанты, как того требовала давняя традиция.

Когда все уснули, Абрамов тихонько поднялся, достал из тумбочки отвёртку и, ловко действуя в темноте, отвинтил колпачок выключателя. Потом вытащил коробку с огромными канцелярскими кнопками и, стараясь не шуметь, плотными рядами расставил их перед койкой лунатика. Если учесть, что ложе Тараканова стояло у стены, ему был только один путь – на кнопки.

– Сегодня мы тебя, Таракан, вылечим, – шепнул довольный Абрамов, – а завтра и манекен в работу пустим.

Он плотоядно улыбнулся, залез под кусачее одеяло, почмокал губами и быстро уснул.

Капитан третьего ранга Жучко тихонько отворил дверь в коридор своей роты и увидел спящего дневального. Но не это поразило бравого Жучко, насмотревшегося за годы службы на всякое, а сама поза дневального: он спал стоя, опираясь правой рукой на тумбочку с документацией и уткнувшись надвинутой на лоб шапкой в стену, как раз под плакатом: «Курсант! Ты должен терпеливо и бодро переносить все тяготы морской службы!» Дневальный спал натурально и сладко, по-лошадиному, подрагивая спиной и коленями. Жучко хотел было гаркнуть на разгильдяя, забывшего о священном долге – бодрствовать и глядеть в оба, но вовремя вспомнил, что его миссия требует тишины и скрытности. Командир роты развязал шнурки и снял ботинки. Ощущая ступнями холод натёртого до невообразимого блеска паркета, он двинулся по коридору. Курсант что-то взволнованно забормотал. Жучко замер.

– Жучок – сволочь! – вдруг явственно и отчётливо проговорил дневальный и вновь засопел и забулькал.

– Это он во сне, – догадался командир роты, заливаясь краской. – Ладно, попомнишь у меня! Я тебя научу любить службу и своего родного командира.

Он бесшумно пустился дальше, размышляя, как сделать невыносимым дальнейшее существование курсанта, проговорившегося в сонном беспамятстве. У кубрика, где помещался лунатик, Жучко остановился, осторожно приоткрыл дверь и проник внутрь. Внутри было темно, холодно и вонюче. Курсанты храпели, ворочались и скрипели пружинами коек, переживая во сне подробности дневной жизни. Жучко опустился на стул, поставил рядом ботинки, поёжился, пошевелил пальцами в носках, помянул недобрым словом безрадостную командирскую долю и стал дожидаться начала лунатического приступа. Приступ запаздывал, и Жучко, незаметно для себя, задремал.

В это время капитан второго ранга Рукосуев, имевший некоторую склонность к ночным налётам, прибыл в училище, обласкал помощника дежурного за бравый вид и громкий голос, приказал никому не сообщать о своём появлении и отправился в роту Жучко, чтобы лично проконтролировать готовность к пресечению лунатического безобразия, а если потребуется, то и принять на себя руководство.

Дневальный продолжал спать всё в той же лошадиной позе, являя полную неготовность следовать призыву плаката. Как и Жучко, Рукосуев некоторое время боролся с искушением учинить скандал, но, пересилив себя, также разулся и заскользил по коридору. И тут нерадивый курсант опять забормотал что-то, не просыпаясь, а потом громко обозвал сволочью уже самого Рукосуева.

Впоследствии обнаружилось, что молодой человек обладал экстрасенсорными способностями, а значит, той ночью имело место не заведомое хамство, а, так сказать, высшее чувствование начальственной близости.