813

– Знаешь, тебе придется перешагнуть через мой труп. Счастье малышки здесь, и нигде больше… С твоими идеями о деньгах и знатности ты сделаешь ее несчастной. Нет уж. Что такое твой Пьер Ледюк? И твой Вельденц? Женевьева – герцогиня! Ты с ума сошел. Это не ее жизнь. Видишь ли, в сущности, ты думал лишь о себе. Своей власти, своего богатства – вот чего ты хотел. На малышку тебе плевать. Ты хоть спросил себя, любит ли она его, твоего шалопая, великого герцога? Ты хоть спросил себя, любит ли она вообще кого-нибудь? Нет, ты преследовал свою цель, вот и все, рискуя обидеть Женевьеву и сделать ее несчастной на всю оставшуюся жизнь. Я этого не хочу. Что ей нужно, так это простое, честное существование, но ты не можешь ей этого дать. Зачем ты приехал, что собираешься делать?

Казалось, он заколебался, но все-таки тихо прошептал с большой печалью в голосе:

– Невозможно, чтобы я больше никогда ее не увидел. Невозможно, чтобы я не поговорил с ней…

– Она считает тебя мертвым.

– Как раз этого я и не желаю. Я хочу, чтобы она знала правду. Какая пытка – знать, что она думает обо мне как о ком-то, кого больше нет. Приведи ее, Виктория.

Он говорил так кротко, так горестно, что она растроганно сказала:

– Послушай… прежде всего я хочу знать. Это зависит от того, что ты ей скажешь… Будь откровенен, малыш… Чего ты хочешь для Женевьевы?

Он очень серьезно произнес:

– Я хочу сказать ей следующее: «Женевьева, я обещал твоей матери дать тебе состояние, могущество, сказочную жизнь. И в тот день, когда цель моя была бы достигнута, я попросил бы у тебя немного места неподалеку от тебя. Счастливая и богатая, ты забыла бы, да, я в этом уверен, ты забыла бы, кто я такой. Или, вернее, кем я был. Я не принес тебе ни богатства, ни могущества. Я ничего тебе не принес. Напротив, это я нуждаюсь в тебе. Женевьева, ты можешь помочь мне?»

– В чем? – с тревогой спросила старая женщина.

– Жить…

– О! – молвила она. – Ты дошел до этого, мой мальчик…

– Да, – просто ответил он, не показывая боли, – да, я дошел до этого. Только что умерли три человека, которых я убил своими руками. Груз воспоминания слишком тяжел. Я совсем один. Первый раз в моей жизни я нуждаюсь в помощи. Я имею право просить Женевьеву об этой помощи. И ее долг оказать мне ее… Иначе… все кончено.

Побледнев, взволнованная старая женщина молчала. В ней воскресла вся ее любовь к тому, кого некогда она вскормила своим молоком и кто все еще, несмотря ни на что, оставался «ее малышом». Она спросила:

– Что ты собираешься с ней делать?

– Мы будем путешествовать… Вместе с тобой, если ты захочешь следовать за нами…

– Но ты забываешь… ты забываешь…

– Что?

– Свое прошлое…

– Она тоже его забудет. Она поймет, что я уже не тот и не хочу больше быть тем, кем был.

– Значит, это правда, ты хочешь, чтобы она разделила твою жизнь, жизнь Люпена?

– Жизнь человека, каким я стану, человека, который будет работать, чтобы она была счастлива, чтобы она вышла замуж согласно своему желанию. Мы поселимся в каком-нибудь уголке мира. Будем бороться вместе, рядом друг с другом. А ты знаешь, на что я способен…

Она медленно повторила, пристально глядя на него:

– Значит, это правда, ты хочешь, чтобы она разделила жизнь Люпена?

На мгновение он заколебался, но лишь на мгновение, и твердо произнес:

– Да, да, я этого хочу, это мое право.

– Ты хочешь, чтобы она бросила всех ребятишек, которым так преданна, всю эту жизнь с работой, которую она любит и которая ей необходима?

– Да, я этого хочу, это ее долг.

Открыв окно, старая женщина сказала:

– В таком случае позови ее.

Женевьева сидела в саду на скамье. Вокруг нее толпились четверо маленьких девочек. Остальные играли и бегали.

Люпен видел ее лицо. Видел ее сосредоточенные, улыбающиеся глаза. Держа в руке какой-то цветок, она один за другим обрывала его лепестки и давала объяснения детям, внимательным и любознательным. Потом стала их расспрашивать. И каждый ответ ученицы вознаграждала поцелуем.

С волнением и неизбывной тоской он долго смотрел на нее. В душе его поднималась волна неведомых чувств. Ему хотелось прижать к себе эту красивую юную девушку, поцеловать ее и выразить свою любовь и уважение. Он вспоминал о ее матери, которая умерла в деревушке Аспремон, умерла от горя…

– Позови же ее, – повторила Виктория.

– Я не могу… Не могу… Я не имею права… Это невозможно… Пусть думает, что я умер… Так будет лучше…

Он плакал, сотрясаемый рыданиями, охваченный беспредельным отчаянием, переполненный нежностью, поднимавшейся в нем, подобно запоздалым цветам, которые умирают в тот самый день, когда распускаются.

Опустившись на колени, старая женщина произнесла дрожащим голосом:

– Она твоя дочь, да?

– Да, это моя дочь.

– О! Бедный мой мальчик, – со слезами сказала она, – бедный мой мальчик!..

Эпилог. Самоубийство

I

– По коням, – произнес император.

И тут же поправился.

– Скорее по ослам, – сказал он при виде великолепного представителя ослиной породы, которого к нему подводили. – Вальдемар, ты уверен, что это животное послушно?

– Я отвечаю за него, как за себя самого, ваше величество, – заверил его граф.