9 1/2 weeks

- Эту юбку я люблю больше всех, она так выгодно подчеркивает твой зад.

Я смотрю, как он наклоняется над ванной, открывает краны, минуту

поколебавшись, вынимает светлого цвета

коробку, стоящую в шкафчике среди бутылок. Он наклоняется, регулирует краны,

проверяет температуру воды, закрывает

левый кран и сыплет в ванну зеленый порошок.

Вдруг я понимаю, что в его присутствии здесь все кажется мне

несообразным: на нем деловой костюм с

прекрасным галстуком и накрахмаленной рубашкой, как будто он собирается читать

лекцию или выступать по телевизору,

или со всей важностью слушать в суде дело о разводе. Но он ничего этого не

делает, а наклоняется над ванной, одной рукой

опершись о фаянсовый борт, а другой пробуя воду. Странно.

Он принюхивается.

- Неплохо, да? Немножко мягко, немного, может быть, сладковато, трав не

столько, сколько написано на коробке,

но все же ничего.

Я киваю. Он мне улыбается; мне так хорошо, я чувствую такое блаженство,

что у меня перехватывает дыхание:

жить в крошечной комнате, в атмосфере водяных паров и запаха лаванды, что может

быть лучше?

Он выходит, возвращается с наручниками. Я протягиваю ему руки, и он мне

надевает наручники.

Ванна глубокая и наполнена на три четверти. Чтобы не наглотаться пены,

приходится поднимать подбородок.

Только закрыв кран, он смотрит на меня, снимает галстук и пиджак.

Я слышу, как он возится на кухне, ходит по плиточному полу, потом

(бесшумно или почти бесшумно) по ковру в

столовой.

"Делил со мной тайны души моей..." Я слышу голос Криса Кристоферсона

сквозь пену, которая забила мне уши.

Мы не слушали W.O.X.R. с тех пор, как я однажды сказала, уже не помню к чему,

что это - моя любимая радиостанция. Он

мне сказал, что по другой программе передают незнакомый отрывок из Вивальди,

который он никогда не слышал.

- Тебе незачем оправдываться, - плаксиво ответила я, - если хочешь,

переключай, это же твоя квартира.

Он состроил гримасу и ответил, что он сам это прекрасно знает; позже он

сказал мне, что это было не лучшее у

Вивальди, но послушать все же стоило.

"...А каждый вечер он согревал меня..." Он приходит с бокалом шабли в

правой руке... "Все свои завтра я отдам за

одно вчера..." убирая пену с моей щеки. Вино ледяное... "Тело Бобби рядом с

моим..."

Он одной рукой расстегивает жилет, делает три глотка вина.

- Его зовут Джимми. По телефону его можно принять за ирландца. Ты что-

нибудь слышала о массажистах-

ирландцах?

- Нет, - говорю я смеясь.

"...Любовь это другое название..."

- Я думала, они все шведы.

"...Больше нечего терять..."

- Я тоже, - говорит он, - шведы или французы.

"...Больше ничто не имеет значения, ничто..."

- Зачем он сюда придет?

"...Но ты свободна..."

- Чтобы хлопать в ладони на кухне, что за идиотский вопрос.

"...Ощущать добро так просто, господи..."

- Массаж, о котором ты мне рассказывала.

"...Ощущать добро мне было вполне достаточно..."

- Я решил, что тебе будет приятен еще один сеанс массажа.

Ну вот, нельзя ничего сказать и думать, что он забыл. Он очень внимателен

к тому, что ему говорят, к этому трудно

привыкнуть, это не часто встречается. Его ничто не может отвлечь или наоборот

заинтересовать сразу. Но он всегда делает

выводы из того, что видит и слышит. Если я ему читаю несколько строк из Ньюсуик

о какой-нибудь книге, он эту книгу на

следующей неделе обязательно купит. В одном из длинных субботних разговоров - мы

оба были полупьяны - он говорил

мне о шелковице, которую он летом собирал позади теткиного дома, когда ему было

девять лет.

- Шелковица? А ты шелковицу не любишь? Я ее обожаю!

Около полуночи он говорит мне, что пойдет купить газету. Через полчаса он

возвращается с Таймс и крафтовым

мешком, в котором лежит шелковица. Он ее моет, пока я просматриваю в газете

рубрики по театру и искусству. Он купил и

сливки; он заливает ими шелковицу, которую положил в глубокую салатницу. Мы едим

ее до тех пор, пока я говорю, что

больше не могу. Он доедает несколько ягод, плавающих в сливках.

- Но где ты ее нашел так поздно?

- А я ее выращиваю на углу Гринвич и Шестой авеню, - торжественно

отвечает он, допивая то, что еще оставалось в

салатнице.

Массажист приходит около восьми часов. На вид ему лет двадцать, он мал

ростом, коренастый, с длинными

светлыми волосами и мощными бицепсами, выступающими под синей футболкой. На нем

джинсы и эспадрильи, а в

дорожной сумке с надписью Исландские авиалинии он принес полотенце и масло для

массажа. Я снимаю рубашку и ложусь

ничком на кровать.

- Я хочу посмотреть, - объявляет он Джимми, который продолжает молчать, -

я хотел бы научиться массировать,

чтобы делать это, когда вы заняты.

- Я всегда свободен, - буркает Джимми, разминая мне плечи. Его руки,

смазанные маслом, гораздо больше, чем

можно предположить, увидев его рост, - они огромные и горячие. Руки у меня

расслабляются, и я с усилием закрываю рот.

Его ладони медленно массируют мне спину, глубоко вдавливая кожу. Он снова

массирует плечи, потом талию. Когда он

спускается ниже, мне хочется стонать.

- Дайте я попробую, - говорит он Джимми.

Большие руки оставляют меня. Веки мои тяжелеют, как будто я пытаюсь

открыть их под водой. Его руки по