999-й штрафбат. Смертники восточного фронта

Никакого ответа. Беззвучно рыдая, девушка лежала на кровати.

— Таня! — позвал Эрнст еще раз.

— Уходи! — сквозь плач устало пробормотала она.

— Ты, пожалуйста… Знай и помни, что я люблю тебя… Ты… ты подарила мне новый мир, целый мир… Я никогда тебя не забуду.

— Уходи!

— Хорошо, я уйду.

Таня ничего не ответила, и он вышел из хаты. Закрывая за собой дверь, он вдруг понял, что больше сюда не вернется. Еще один прожитый кусок жизни.

А Таня, лежа на постели, плача гладила углубление на подушке — место, где только что рядом лежала голова ее Михаила.

— Ох, Михаил, как я тебя люблю! Если бы ты только знал… Я… ненавижу их… Всех, всех… Не–на–ви–жу!

Берлин

В Берлине шел снег. Огромные мокрые хлопья, спадавшие с помрачневшего неба, таяли, едва упав на каменные плиты террасы. Доктор Кукиль стоял у окна, уставившись на голые ветви деревьев сада, тоскливо маячившие во мгле долгого зимнего рассвета. На его побледневшем хищном лице застыло спокойствие. Взгляд широко раскрытых глаз был устремлен вдаль, словно он пытался сосредоточиться на чем–то, лежавшем вдали. В конце концов он повернулся, задернул тяжелые гардины и, поеживаясь, прошел к письменному столу, уселся и стал писать.

«Уважаемый коллега доктор Дойчман!

Скорее всего это письмо запоздает к вам. Во имя любви к вам, чувства, заставляющего меня склонить голову и совершенно непостижимого для такого человека, как я, ваша супруга Юлия повторила на себе тот самый эксперимент, который в свое время был вменен вам в вину как попытка членовредительства. Ею руководило стремление доказать вашу невиновность и объяснить неудачу вашего первого эксперимента малой эффективностью выделенного вами вещества — вакцины. Судя по всему, ваша жени ввела себе значительную дозу золотистого стафилококка; профессор доктор Бургер, доктор Виссек и я склонны полагать, что в настоящий момент нет средства для ее спасения.

Тогда во время подготовки экспертного заключения для предстоящего процесса я исходил из существующего состояния медицины и на основе чисто умозрительных заключений взял на себя смелость оспорить ваш научный подход, ибо предпринятое вами и вашей супругой было настолько невероятно, даже фантастично, что трезвый рассудок отступил. Однако теперь мне совершенно ясно, что я заблуждался. Согласно поступившим из Англии сведениям, тамошним ученым удалось получить результаты, которые стремились получить вы. Но в данный момент не это суть важно. Понимаю, каким ужасным ударом для вас окажется это известие, тем более что вы сейчас не в силах что–либо изменить. Поверьте, я целиком и полностью разделяю ваше чувство утраты супруги и всего, что с ней связано, ибо я сам — не могу не признать этого — проникся чувством глубочайшего уважения к этой женщине.

Сейчас, когда жизнь ее принесена в жертву самоотверженной любви к науке, я заверяю вас в том, что предприму все, что в моих силах, чтобы вытащить вас из штрафного батальона. Не сомневаюсь, что единственное утешение для вас — ваша работа, и со своей стороны обещаю вам всестороннюю поддержку. Вы услышите обо мне уже скоро, несколько дней спустя; я убежден, что пройдет не так много времени и вы вернетесь в Берлин. Я с чувством горечи признаю свою ошибку. И спасти вашу супругу было бы для меня наивысшим благом. Ваш вечный должник.

Доктор Кукиль».

Он тут же запечатал письмо и написал на конверте адрес. Поднявшись из–за стола, доктор Кукиль несколько секунд постоял, будто раздумывая о чем–то, потом вышел из дому.

Еще до полудня он отнес письмо в ОКВ на Бендлерштрассе — его широкие связи не подвели его и на этот раз: его письмо было отправлено в Оршу с пометкой «весьма срочно». Около полудня доктор Кукиль вновь позвонил в клинику «Шарите». С каменным, еще сильнее побледневшим лицом он потребовал к телефону доктора Бургера.

— Как самочувствие Юлии? — без долгих предисловий осведомился он.

— Это вы, доктор Кукиль?

— Да, это я. Каково состояние Юлии Дойчман? Exitus [9] уже…

— Нет–нет. Прошу вас подождать, сейчас я дам вам доктора Виссека, он провел с больной всю ночь.

Доктор Кукиль терпеливо ждал. Невыносимо медленно тянулись минуты, потом в трубке раздался усталый голос доктора Виссека.

— Как ее состояние? — повторил вопрос доктор Кукиль.

— Несколько лучше. Пульс стал ровнее и утратил нитеобразный характер. Дыхание стабилизировалось. Мы даем ей кислород. Но больная все еще в глубокой коме…

— Дыхание стабилизировалось?

Кукиль невольно оперся о стол, почувствовав слабость в ногах.

— Стабилизировалось, — повторил он. — То есть можно говорить о некотором улучшении?

Последние слова он едва не выкрикнул.

— Ничего определенного пока что сказать не могу. Но, судя по всему, актинная культура начинает оказывать воздействие. Мы ввели ей еще 5 кубиков…

— Такую большую дозу?

— Поймите, мы вынуждены были пойти на риск, и…

— Понимаю, понимаю — необходимо использовать все возможные… средства… Подождите… я… я сейчас приеду, — запинаясь, произнес доктор Кукиль и тут же положил трубку.

Обеими ладонями он отер вспотевшее лицо.