999. Последний хранитель

Последние слова были произнесены решительно и угрожающе. Джованни с показным спокойствием загасил наполовину выкуренную сигарету и спросил:

— Следовательно, смерть де Мола была бы своевременной?

— Да, — сказал фон Макензен, улыбаясь и разводя руками. — Весьма.

— Я понимаю, — холодно отозвался Вольпе, — но я вовсе не расположен…

— Нет-нет, — перебил его Цугель и совсем не по-дружески вцепился ему в локоть.

Джованни с содроганием посмотрел на руку Цугеля, покрытую розовато-коричневыми пятнами, похожими на чешую.

— Нет, — продолжал тот. — Вы ученый. Этими маленькими проблемами займемся мы. Вы только объявите нам когда и как.

— «Как» меня не интересует, но не забывайте, что сейф останется запертым еще на двадцать лет, если смерть маэстро не будет выглядеть естественной.

Вольпе высвободил руку.

— Я только хочу… чтобы все прошло в соответствии с нашим договором.

— Будьте спокойны, — произнес фон Макензен. — Доктор Гиммлер уже отдал распоряжение об оплате. Сказать по правде, он был слегка удивлен и раздражен, когда узнал, что вы запросили доллары вместо наших марок, отдав предпочтение Америке. Но все пойдет по плану. Как только де Мола умрет и вы доставите нам книгу, ваш швейцарский счет пополнится двумястами тысячами долларов. Но предупреждаю вас! Если книга того не стоит, вы не воспользуетесь ни единым центом.

— Стоит, стоит, и намного больше, я уверен.

— А что вы будете делать с такой кучей денег?

— С вашего позволения, поеду именно в Соединенные Штаты, потому и прошу доллары.

— Прекрасно, герр Вольпе. Вы вольны отправиться куда пожелаете. Но учтите, если доктор Гиммлер будет недоволен, то мы вас все равно найдем, даже если вы измените внешность и заведете себе новый паспорт. У нас и в Штатах есть много друзей.

— Когда вы предполагаете все осуществить?

— А вы так спешите? — спросил Цугель с двусмысленной улыбочкой.

— Нет-нет. Но мне казалось, что это вы торопитесь.

Вольпе посмотрел ему прямо в глаза.

— Очень скоро, — сказал посол и протянул ему руку, давая понять, что разговор окончен.

Джованни Вольпе открыл портфель, вытащил оттуда книгу в красном сафьяновом переплете с золотым обрезом и положил на стол.

Посол на миг застыл от изумления, но тут же улыбнулся и провел рукой по лбу.

— Герб принца Конде, — сказал он, погладив титульный лист.

Затем достал из ящика стола конверт и протянул Джованни. Тот засунул его во внутренний карман пиджака.

— А сосчитать не хотите? — спросил Макензен. — Две тысячи долларов — это немало.

— Нет, — серьезно ответил Вольпе. — Я вам доверяю.

~~~

Рим

Воскресенье, 17 декабря 1486 г.

Хор чистых голосов в базилике Святого Петра запел вступительное «Miserere», когда граф делла Мирандола и Джироламо Бенивьени вошли в храм. Они двинулись по правой стороне второго нефа, и их длинные одежды зашуршали по брусчатке пола, поднимая маленькие облачка пыли. Со дня смерти Николая V, вот уже больше тридцати лет, базилика представляла собой открытую строительную площадку. А учитывая, как давно тянулись работы, видно было, что еще надолго так и останется.

Папа вошел через парадный вход, и сразу заиграли серебряные трубы, вслед за которыми хор грянул «Аллилуйю», словно его появление возвестило воскресение Христа. В окружении кардиналов в пурпурных одеждах его фигура в белой, расшитой золотом мантии выглядела весьма импозантно. Иннокентий уселся в кресло, приподнял красную накидку, опушенную горностаевым мехом, и махнул рукой группе знатных горожан, стоявших поодаль в ожидании. Один за другим они приближались и, склонившись к ногам Папы, целовали его туфлю. Этот тысячелетней давности ритуал подчеркивал полную покорность воле понтифика.

— Кого они изображают? — шепнул Пико на ухо Джироламо. — Магдалин, целующих ноги Христа, или сенаторов, приветствующих императора?

— Не могу сказать, — улыбнулся Бенивьени. — Зато знаю другое: запах у священной туфли такой, что и свинья сбежит.

— Ты больший еретик, чем я и Савонарола, вместе взятые. Иннокентий велел бы отрезать тебе яйца и за куда меньшую провинность, чем такие слова.

— Яйца мои в большей безопасности, чем зад. Оказаться брошенным в помещение для стражи — вот чего я боюсь.

— Маргерита! Ну наконец-то она. Смотри, как хороша, Джироламо.

Рядом с ними, в нефе напротив, выпрямившись и подняв голову, стояла женщина и молча наблюдала сцену целования туфли. На лице ее читалось скорее любопытство, чем благоговение. На ней было светло-голубое верхнее платье из камчатной ткани и накидка с золотыми лилиями, вышитыми на лазурном фоне, — символ принадлежности к семейству Медичи, в которое она вошла после замужества.

— Маргерита? — удивленно переспросил Бенивьени. — Здесь, в Риме?

— Ты что, думаешь, она каждое воскресенье ходит сюда слушать мессу? Это место нашего свидания. Мы поклялись друг другу.

— Не может быть! Ты все еще думаешь о ней?

— А как я могу иначе?

— Тебе мало того, что произошло?

— Мало! И я повторил бы все тысячи раз.

— Скажи это призракам тех, кто из-за вас лишился жизни.