А. А. А. Е.

Бинги и Виктор в сопровождении Фокса — проезд которого, надо сказать, был оплачен особым, собачьим билетом — вышли из вагона и с наслаждением прогуливались по путям, вдыхая свежий воздух. Фокс несся впереди с лаем и визгом, подпрыгивая, кувыркаясь, кусая рельсы; словом, вознаграждая себя за все мучения предыдущих дней. Наконец, его собачье внимание привлек клочок какой-то бумаги, подхваченный ветром и крутившийся на шпалах.

Фокс стрелой прыгнул, чтобы схватить шуршащее и крутившееся существо, но бумага ускользнула в сторону. Фокс повторил свой прием, но опять неудачно. Тогда он прилег и стал внимательно следить за движением хитрой бумаги. Та то подкатывалась к самому его носу, то откатывалась обратно, и как раз в ту минуту, когда Фокс щелкал пастью, чтобы схватить ее. Собака злилась, ворчала и лаяла, и наконец всем телом прыгнула на неуловимый предмет. В один миг бумага была растерзана в клочья и один клочок, подхваченный ветром, покатился к Виктору и обернулся вокруг его сапога. Виктор нагнулся, чтобы смахнуть его, но едва успел разглядеть покрывшие бумагу строки, как бросился к Фоксу и, не обращая внимания на его протесты, вырвал у него остатки добычи.

— Бинги! — крикнул он. — Иди сюда. Бинги!

Бинги, не понимая, в чем дело, последовал приглашению.

— Газета, Бинги! Сколько времени мы не видали газеты?

— Я — очень давно, Виктор. На плантациях газета была редкостью.

— Ну, а я с момента крушения. Ничего, срок хороший. Для культурного человека столько времени не читать газеты — преступление.

— Ну, кажется мы в этом не виноваты.

— Надо собирать эти клочки. Давай присядем здесь, Бинги.

Они присели на насыпь, и Виктор принялся складывать потрепанные Фоксом клочья. Однако, он не довел своего занятия до конца, так как содержание одной из телеграмм заставило его вскочить на ноги.

— Бинги! В Германии что-то назревает. Читай, Бинги!

Телеграмма сообщала, что в ряде германских городов начались решительные бои между рабочими и фашистами, и что кое-где перевес на стороне рабочих.

— Надо внимательно разобраться, Бинги. Надо поискать еще.

Они оба лихорадочно рылись в клочках газетной бумаги и постепенно восстановили заголовок, давший им возможность определить дату сообщения.

— Это совсем недавно, Бинги. Там еще не кончилось дело. Эх, почему мы сейчас не в России?

Он рыскал глазами по строчкам и столбцам, стараясь из мелких случайных телеграмм восстановить общую картину положения дел. Газета была реакционная и, несомненно, преуменьшала значение событий, но даже в ее передаче значительность происшедшего била в глаза. Бинги едва успевал соображать, в чем дело. Он не отдавал себе ясного отчета в деталях случившегося, но он знал, где находится Германия, а слова Виктора о всемирном значении поведения германских рабочих было для него совершенно достаточно, чтобы с интересом разбирать текст сообщений.

— А вот тут еще что-то, — протягивал он Виктору подобранные им клочки. — И тут вот.

Они были в этот момент довольно далеко от поезда и стояли к нему спиной. Они совершенно забыли о поезде, и о цели своей поездки, и о своих спутниках, оставшихся в купе.

VIII

Англичане, как известно, народ очень хладнокровный. Они не способны увлекаться чем-нибудь до потери чувств, времени и пространства. Они точны, как хорошо собранные часы, и аккуратны, как члены лиги времени[1]. Поэтому англичанам не надо системы трех звонков и выкликиваний кондуктора при отправке поезда. В положенное время, минута в минуту, поезд трогается и человеку, упустившему четверть секунды, предоставляется полнейшая возможность бежать по рельсам и в отборных ругательствах проклинать точность и аккуратность железнодорожной администрации. Ему не воспрещается прыгать в вагон на ходу, но это сопряжено с неприятностями, за которые железная дорога и страховая касса не отвечают, так что единственное, что ему остается, — это постараться быть аккуратнее в следующий раз.

Ни Бинги, ни Виктор не были англичанами, и хладнокровием, доходящим до отсутствия способности увлекаться чем бы то ни было, они не отличались. Газета заставила их позабыть обо всем, кроме того, что было в ней напечатано и ни свисток кондуктора, ни гудок паровоза, ни крики Фатьмы и Сакаи не могли убедить их в необходимости поторопиться, так как никакие звуки внешнего мира не долетали до их ушей, слышавших громы баррикадных боев и победоносные песни германского пролетариата.

Поезд ушел точно по расписанию и исчез за поворотом, оставляя за собой полосу свивающегося клубами дыма.