А мы с тобой, брат, из пехоты

— Середина ноября 1943 года. Утром по телефону командир полка вызвал меня к себе на КП. В моей землянке, кроме ординарца, никого не было, и я сказал ему, что иду один, взял свой автомат, на всякий случай засунул в карман шинели несколько гранат-«лимонок» и вышел из землянки. Штаб полка находился где-то в километре от переднего края. Я шел опушкой леса и, чтобы не сбиться с пути, поглядывал на телефонные провода, укрепленные на шестах. Не прошел и половины дороги, как услышал немецкую речь: «Форвертс! Шнель!» Думаю, да, нарвался… Присмотрелся, группа немцев, человек тридцать, движется мне навстречу. Они меня не заметили. Притаился за деревом и, когда они подошли поближе, бросил в их направлении две гранаты и тут же открыл огонь из автомата. Согнувшись, перебегая от дерева к дереву, я продолжал стрелять короткими очередями. Немцы открыли ответный огонь. Но, видимо, решив, что столкнулись с передовым охранением, начали отходить. Я прибежал на КП и доложил Мараховскому о встрече в лесу с группой немцев. Впрочем, он и сам уже слышал стрельбу. Тут же послал роту автоматчиков прочесать лес в указанном мною направлении и начал меня долго отчитывать, мол, почему я пошел без ординарца или связного. Дальше он перешел к делу и поставил мне боевую задачу. Спросив, все ли мне понятно, закончил разговор словами: «А теперь давай топай к себе…» Через несколько часов, поднимая бойцов в атаку на шоссе Полоцк — Витебск, я был ранен разрывной пулей в правую руку. Кости руки были раздроблены. Меня вели в полковую санроту мимо штаба полка. Комполка молча стоял у входа в свой блиндаж и смотрел мне вслед.

Комполка Мараховский, как я слышал, через несколько месяцев погиб в бою…

— Что происходило с Вами после ранения?

— Оказался в санбате, сразу врачи накинулись с предложением ампутировать руку, мол, нет никаких шансов ее спасти, Я отказался, и, как показало время, был прав. Весной 1944 года я был комиссован из армии по инвалидности. Вернулся после госпиталя в Москву, правая рука не действует. Инвалидная пенсия мизерная… Устроился на канцелярскую работу. И вдруг в конце 1944 года меня вызывают в Бауманский райвоенкомат, и начальник третьего отдела майор Ковалев спрашивает меня: «В армию хочешь вернуться?» Согласился с радостью. Я очень любил армию. Выходил из дома и ловил себя на мысли: вот здесь хорошо было бы пулеметчиков поставить, а в той лощине можно минометную роту разместить. Война не отпускала меня… И меня снова призвали. Шел набор офицеров, ранее комиссованных по ранению из армейских рядов для службы в комендатурах в составе Советской Оккупационной (Военной) администрации в Германии — СОАГ. Еще почти вся немецкая территория была у гитлеровцев, а в нашем тылу были сформированы комендатуры, и каждой из них заранее был назначен район Германии, в котором этим комендатурам и предстояло развернуть свою будущую деятельность. Личный состав комендатур следовал за войсками, находясь в нашем фронтовом тылу, и, по мере освобождения «своих» районов, приступал к работе.

— Какими были критерии отбора для службы в комендатурах?

— Я не знаю, чем руководствовались начальники при отборе на эту службу. Знание немецкого языка не давало особого предпочтения. Все младшие офицеры были бывшие фронтовики, неоднократно раненные в боях и признанные медкомиссиями не годными к строевой службе. А вот командный состав комендатур был разнообразен. Я попал в комендатуру города Эберсвальде, предназначенную для контроля над районом, в котором проживало более 300 тысяч жителей. Крупный железнодорожный узел. Сам город еще несколько месяцев находился в немецких руках. Комендантом был назначен бывший генерал разведки, разжалованный в полковники. Причины разжалования я точно не знаю. Его заместитель по тылу, пожилой подполковник, всю войну прокантовавшийся в тыловых округах, был кадровым военным. Редкая сволочь, кстати, был. Ворюга первостатейный, «трофейщик» экстра-класса. Переводчиком в комендатуру назначили студента выпускного курса Военного института иностранных языков — ВИИЯз. Замполит, начальник СМЕРШа и помощник коменданта по экономическим вопросам — все были из бывших «тыловых шкур».

— Насколько большим был личный состав комендатур СОАГ?

— В составе нашей комендатуры было примерно 10–12 офицеров, не считая «особистов». Перед занятием Эберсвальде с передовой была снята стрелковая рота и переподчинена комендатуре в качестве роты охраны.

Это еще примерно 70–80 бойцов и три офицера.

— Какие функции были возложены на Вас лично?

— Я попал в группу из трех человек, ответственных за восстановление городских муниципальных служб и коммуникаций, включая транспорт, связь и работу промышленных предприятий, а также за обеспечение немецкого гражданского населения питанием и медицинским обслуживанием.