А она была ничего

Когда они начали встречаться, то уже спустя месяц скоропостижно обручились и стали жить вместе в одной из многочисленных квартир четы Антакольских. Однако даже самые заядлые сплетницы-костюмерши не особо смаковали этот новый амурный поворот в нашем театре, который подобные новости обычно знатно будоражили и долго лихорадили. А все потому, что в данном случае в этом событии не было абсолютно ничего удивительного. Молодожены были юны и симпатичны. Егор – сам себе на уме, из очень состоятельной семьи, а Вероника – крайне прагматичная девушка, смотрящая прежде всего на перспективу. Познакомились они благодаря тому, что папа жениха – заядлый любитель театра вообще и один из попечителей непосредственно нашего. Будучи безмерно любящим отцом, он всячески потворствовал начинаниям и самореализации своего чада. Поэтому нерадивому и уже двадцатидевятилетнему писателю с самомнением, обратно пропорциональным его заслугам, Петр Дмитриевич лично предложил заняться адаптацией его собственной идеи «Ее мелодии» в сценарном плане. То есть, по сути, от Антакольского требовалось просто переложить всю пьесу, которую придумал мой крестный, на бумагу. До этого Егор выдавал в год, как из брандспойта, нескончаемый поток рассказов с легким флером пикантных фантазий и публиковал их в провинциальных литературных журналах за деньги. Столичные же издания отказывались печатать его бредни даже за тройной оклад. Поэтому, когда ему предложили работу аж над целым сценарием для театральной постановки, чувство собственной важности Егора Антакольского было окончательно вознесено на небесный пьедестал, и он стал очень чванливым. Но я напоминаю, что спектакль был задуман в стиле киноэпохи 1920-х годов.

То есть немой.

Практически без слов.

Только редкие таблички.

С парой-тройкой фраз.

Музыка.

Танцы.

Все.

И ничего более.

Fin

* * *

Спустя еще пару-тройку горячительных напитков наша танцорско-музыкантская братия на кухне перешла к следующей стадии вечеринки – перемешалась, подобно карточной колоде. Теперь уже все вместе были на одной раскрепощенной пьяной волне, включая меня и Нику. Она, будучи очень отходчивой и незлопамятной, в промежуток между всеобщим компанейским единением сама вдруг начала разговор о своей младшей сестренке. Рассказала об ее успехах в учебе, на танцах, в музыкальной школе и спросила моего совета о том, что можно было бы такого эффектного и интересного поиграть начинающей пианистке-пятикласснице. Я был очень рад, что напряжение между нами само собой улетучилось.

Все, кроме людей в гостиной, у которых была своя атмосфера, вновь собрались за столом на кухне. Духовики, сидевшие во главе, на тот момент негласно были избраны заводилами застолья. Они уже дошли до кондиции, чтобы начать вспоминать свои бесконечные курьезы, которые лились из их уст рекой и, казалось, никогда не могли надоесть. Гости смеялись, завороженно слушали, и никто не хотел их перебивать, потому что истории были ну просто уморительные. Хотя таковыми они явно не казались Егору Антакольскому. Он к тому моменту уже сидел с нами, сделал морду кирпичом и сто раз мысленно проклял тот момент, когда Ника решила организовать у них дома вечеринку.

Мы с ним вдвоем немного поболтали после его прибытия. Ну, точнее, он, как обычно, тут же оседлал своего метафизического конька… Так… Вы, вероятно, обвините меня в предвзятости и, возможно, будете правы, но я вот, честное слово, не хочу и не буду воспроизводить даже частично или хотя бы тезисно этот утомительный псевдоинтеллектуальный монолог, потому что он не несет в себе абсолютно ничего познавательного, смешного или хотя бы душевного. У меня нет ни капли сомнений в том, что вы мне в обозримом будущем еще «спасибо» скажете за то, что я лишний раз избавил вас от его речей, ведь возможность расставить все точки на i в вопросе личности Егора вскоре и без этого представится – напоминаю, что вечеринка в самом разгаре. А пока же в копилку его характеристик смело бросьте прям горстью следующий факт: этот человек умудрился настолько заебать рассказчика, что ему приходится отрываться от повествования на подобного рода лирические отступления, нарушая тем самым художественную целостность произведения. И вот это уже говорит, кстати, о многом. Так что просто поверьте мне на слово, и давайте-ка уже лучше перейдем к историям духовиков, лады?

– Еще тоже расскажу. У меня у деда, значит, пасека была в деревне в Беларуси. – вклинился саксофонист Митя, почесав вихор рыжих растрепанных волос на затылке. – Мы с братьями часто летом туда к нему ездили раньше. Помогали мед качать. Ну, как пасека. Один пчелиный улей, но большой. Рамок на двадцать. Вам-то, городским, неведомо, какое это богатство. Только для понимания скажу, что три рамки таких стоят где-то рублей шесть-восемь. А в улье их штук аж двадцать-двадцать пять. Так что математика получается довольно простая.