А порою очень грустны

Леонард надеялся пробыть в больнице всего пару недель. Но в конце концов его продержали там двадцать два дня. В день выписки, в конце июня, Мадлен приехала в город на своей новой машине, «саабе» с откидным верхом, успевшем накрутить двенадцать тысяч миль. Машина была подарком от родителей на окончание университета. «Хоть мы и не видели тебя на выпуске», — пошутил Олтон, обсуждая ее исчезновение в тот день. Стоя в толпе родителей перед воротами Ван Уикля, Олтон с Филлидой ждали, когда мимо пройдет в рядах студентов Мадлен, но, так и не увидев, решили, что каким-то образом пропустили ее. Они поискали ее на Колледж-стрит, потом попытались позвонить ей домой, но никто не ответил. В конце концов они зашли туда и оставили ей записку, в которой сообщалось, что они волнуются и решили не возвращаться в Приттибрук, «как планировалось». Вместо этого они собирались ждать ее в холле «Билтмора», где Мадлен и нашла их после обеда. Она сказала им, что не участвовала в процессии, потому что Келли Троб, с которой они вместе шли, упала и растянула лодыжку, и ей пришлось помочь подруге добраться до поликлиники. Мадлен не знала точно, поверили ей родители или нет, но они, узнав, что все в порядке, успокоились и не стали приставать к ней с расспросами. Зато через несколько дней Олтон позвонил и велел Мадлен пойти и купить себе машину. «Подержанную, — оговорил он одно условие. — Один-два года. Так она у тебя меньше обесценится». Мадлен поступила так, как ей было велено, и нашла машину в газетных объявлениях. Она была белая, с рыжеватыми ковшеобразными сиденьями. Поджидая Леонарда перед входом в больницу, Мадлен опустила капюшон, чтобы он увидел ее, когда медсестра будет вывозить его в кресле-каталке.

— Ничего тачка, — сказал он, садясь в машину.

Они долго обнимались, Мадлен всхлипывала, наконец Леонард отстранился:

— Поехали отсюда. Надоело мне здесь.

Весь остаток лета Леонард был трогательно слаб. Говорил тишайшим голосом. Смотрел по телевизору бейсбол, держа Мадлен за руку.

— Знаешь, что означает «парадиз»? — спросил он.

— Разве не то же самое, что «рай»?

— Это означает «сад, обнесенный стеной». Заимствовано из персидского. Бейсбольный стадион — это оно и есть. Особенно «Фенуэй». Сад, обнесенный стеной. Смотри, сколько там зелени! Так успокаивает, что хочется просто сидеть и смотреть на поле.

— Может, тебе гольф начать смотреть? — предложила Мадлен. — Еще больше зелени.

От лития ему постоянно хотелось пить, время от времени его тошнило. У него развилась легкая дрожь в правой руке. За те недели, что он провел в больнице, Леонард поправился почти на пятнадцать фунтов и продолжал набирать вес весь июль и август. Лицо и тело у него выглядели распухшими, а на шее сзади появилась жировая складка, словно бугорок на загривке у буйвола. Ему хотелось пить, а вместе с тем постоянно хотелось в туалет. У него болел живот, его мучили приступы поноса. И, что было хуже всего, от лития он стал медленнее соображать. Леонард заявлял, что у него в голове есть некий «верхний регистр», до которого он больше не дотягивает. Чтобы бороться с этим, он все больше жевал табак, начал курить сигареты, а также маленькие вонючие сигары, к которым пристрастился в больнице. От одежды его несло дымом. Рот на вкус напоминал пепельницу и что-то еще — металлический, химический вкус. Мадлен это не нравилось.

В результате всего этого — побочный эффект побочных эффектов — сексуальное влечение у Леонарда снизилось. Поначалу они от радости, что снова вместе, занимались любовью два или три раза в день, но потом сбавили темп, а там и почти совсем прекратили. Мадлен не знала, что делать. Следует ли ей обращать больше внимания на эту проблему или меньше? В постели она никогда не обладала особенной практической сноровкой. Этого от нее не требовалось. Парням было как будто все равно, а может, они не замечали, сами будучи достаточно сноровистыми. Как-то ночью она бросилась на эту проблему, словно навстречу укороченному удару на теннисном корте: выбежала к самой сетке, оказалась там во мгновение ока, потом низко пригнулась и отбила; мяч ударился о край сетки и, безжизненный, шлепнулся обратно на ее половину.

С тех пор она не предпринимала новых попыток. Оставалась пассивной, играла, как обычно, на задней линии.

Все это могло бы беспокоить Мадлен гораздо сильнее, если бы Леонард не нуждался так сильно в ее поддержке. Было что-то привлекательное в том, что ее большой сенбернар целиком принадлежал ей. Он не хотел больше никуда ходить, даже в кино. Теперь ему нужны были только его собачья постель, собачья миска и хозяйка. Он клал голову ей на колени, чтобы его погладили. Стоило ей войти, он вилял хвостом. Всегда тут, на месте, явно никуда не денется, ее большой мохнатый приятель, ее большой старый мохнатик с высунутым языком.