А потом она проснулась

Мало кто обратил внимание в тот вечер, что Галина очень спешила, шептала Танечке: «Побежали скорей!» Галина летела чуточку впереди, как вихрь, как ураган. В санатории у нее был летчик – стройный, голубоглазый, «с выправкой». С летчиком Галина уже месяц гуляла, от него возвращалась домой за полночь, а потом до утра пререкалась с матерью. В тот вечер она спешила на танцы, захлебываясь ветром, недоумевая, почему он три дня не звонил. Серый сквозняк подъездов потом насвистывал, будто на аллее санатория, возле корпуса с бильярдом, шахматами и танцплощадкой, летчик говорил Галине: «Ну пойми меня правильно!»

Он стоял чуть в стороне. Курил, рассматривая черные ели. Она покачивалась, словно ожидая приглашения на танец, отвернув лицо к воротам, в темном кругу потухшего фонаря. Каштановая волнистая прядь выбилась из пучка, липла к щеке. Она сжимала сумочку, слушала и не понимала, о чем он говорит. Слова разлетались, как серые моли, как бесцветная шелуха тыквенных семечек. Галине казалось, что это неправда, что он просто разыгрывает. Она была уверена: он не такой. Хотелось закричать, ударить его в грудь, но она сдержалась.

Не дослушав, Галина повернулась и решительно направилась к воротам санатория, уверенная, что он бросится следом. Она знала: он побежит вдогонку и сейчас, вот сейчас положит руки ей на плечи и резко развернет к себе лицом. Она шла по дорожке к воротам, гордо и яростно хрустя каблучками по гравию. Она слышала, отчетливо слышала его шаги за спиной. Она не оборачивалась, ждала окрика, шла по шоссе мимо бетонного забора санатория, среди голубых елей и высоких сосен в черных папахах. На повороте дороги, откуда уже видны окраинные дома и тусклые зеленые омуты фонарей, Галина незаметно обернулась и обнаружила позади пустое шоссе. В этот момент в ней что-то хрустнуло, заставив сжаться, съежиться и обнять себя за плечи от неожиданной волны холода. Ее походка стала растерянной, сбивчивой поступью одинокой женщины в темноте. Потом она прибавила шаг, перешла на бег, превратилась в ураган. Волосы растрепались, голубь разодрал ей горло коготками, вырвался и закружил над шоссе, предвещая беду. Так потом говорили, хоть никто этого и не видел. Вокруг были пятиэтажные кирпичные дома, черные-пречерные подъезды, дверями которых играл синий ночной ветер, срывающий и уносящий на своих крыльях ее всхлипы и запах крови с искусанных губ. Она сидела на спинке скамейки, сдвинув мысы стоптанных туфель. Она плакала, а потом с горькой насмешкой шептала: «Не улетела, дура, на самолете. А залетела!» И ветер разносил в подворотни ее смешки, всхлипы, бульканье плоской бутылочки, запах коньяка.