А. Разумовский: Ночной император

— Чего ж мы?.. Поцелуемся, дорогая Наталья Демьяновна!

Право, две деревенские бабы целовались на царском паркете…

Елизавета усадила гостью рядом с собой на диванчик, перед которым уже был поставлен гостевой, приватный столик. За ним имели право сидеть только двое, не больше. Алексею пришлось приткнуться сбоку. Разливая невиданный ни в Лемешках, ни даже в Козельце заморский горячий напиток, называемый кофеем, Елизавета не преминула сразу поставить гостью на одну ногу с собой. А может быть, и чуток повыше. Слова-то, слова какие сказала!

— Благословен плод чрева твоего, дорогая Наталья Демьяновна.

Алексею — хоть беги от смущения. Елизавета разрешила это бегство:

— А что, друг нелицемерный? Поди, есть у тебя и свои дела. Да хоть за братцем младшеньким пошли, тоже по матушке, чай, соскучился.

— Как не соскучиться, государыня! — осмелела гостья. — Я ж думаю…

— Вот-вот, — подхватила Елизавета. — Не волнуй мать, посылай за братцем.

Не во дворце Кирилл, конечно, жил, была снята ему подходящая квартиренка. В общем обозе сюда прибыл, а обретался наособь от прочей челяди.

— Завтра и свидитесь, — заверила Елизавета. — А сейчас-то… Нам, бабам, есть о чем поговорить. Ступай до времени, Алешенька, — кивнула ему по-свойски.

Алексей с благодарным поклоном вышел. И то дело: надо было и сестриц к дворцовым порядкам приучать. Что касается Кирилки, за ним уже было послано; тоже не мешает от любопытных глаз отвести. Здесь ведь не в Лемешках — каждый шаг на виду.

XI

Недавняя шинкарка Розумиха была возведена в чин статс-дамы и получила собственные апартаменты в Головинском дворце. С прислугой и со всем придворным этикетом. Она уже маленько понимала, что не перед каждым ей кланяться. Статс-дам при дворе Елизаветы было в короткий пересчет: полагалось присутствовать при всех торжественных выходах и приемах императрицы, и она исправно несла свою должность, как и все, что раньше делала, — торчать ли над огуречными или капустными грядками, сидеть ли за прилавком в шинке. И здесь было сидение, правда, довольно скучное. Ее устраивали в кресле, в самой близости от императрицы, и понуждали отвечать на бесконечные приветствия входящих гостей. И она отвечала легким, суровым наклоном головы, не отрывая от мягкого бархата кресел своей «спидницы». Но какая там спидница! Наряженная в жесткий и широкий роброн, который округлым шлейфом волочился по полу, с голубой лентой через плечо, с миниатюрным портретом Елизаветы на этой ленте, в высокой прическе, нарумяненная, напудренная, — она, право, была величественна. Другие статс-дамы церемонно поджимали губы и в отсутствие императрицы потихоньку злословили — она же пребывала в гордом молчании. Это придавало ей необыкновенную важность. Что уж говорить о всяких пришлых, если сын-то родимый, прежде чем пожаловать к ней, посылал предварительно камердинера, чтоб испросить разрешения. Она разрешала, а потом дивилась:

— Скажи мне, сынку, с чего это меня прозывают сиятельницей?

Сын теперь чурался малороссийской речи, лишь иногда прорывалось:

— Геть их, сплетниц! — Потом сам же и объяснял: — Слухами земля полна, мамо. Государыня хлопочет пред римским императором, чтоб он мне непременно пожаловал титул графа Священной Римской империи. Стало быть, и ты графиней станешь. Так что дамы, мамо, заранее угождают. Нагнала ты на них страху!

— Як жа! Бывало, и в шинке всекого пьянчужку укорочу. Тыж гаркну: геть! Вось як, сынку.

В ее комнатах он похохатывал совсем по-казацки. Да и кафтанишко надевал попроще, мягкого бархатцу, без лент и без звезд. С удовольствием гонялся за сестрами, а Кирилку так и свойской затрещиной угощал, приговаривая:

— Я из тебя, братко, хохлацкую дурь выколочу. Учись говорить по-московски. Не в Лемешках!

— Ды учусь, ды тяжко. Наставники-то… — осекался Кирилл, не решаясь злословить.

— Что, наставляют плохо?

— Гульку на потылице иные выбивают! — с обидой жаловался Кирилл.

— Значит, добрые учителя, — по-своему решал старший брат. — С годик почешут твою потылицу, а потом я тебя за границу пошлю. В лучшие ихние университеты.

Кто-нибудь встревал, чаще всего Авдотья:

— А меня-то?

— А тебя — замуж. И тебя, и тебя! — по-братски трепал их высокие, придворными парикмахерами сотворенные прически.

Почему-то государыне прежде всего приглянулась востроглазая Авдотья. Племянницу сразу возвели во фрейлины, а это значило, что не видать ей ни Лемешек, ни Козельца. Она уже и сейчас большую часть времени пропадала в покоях Елизаветы, — ну, не в личном будуаре, а где-то рядом, готовая ринуться на первый же зов. Когда только и спала! Переходя поздним вечером из своих покоев к Елизавете, Алексей частенько заставал Авдотью в ближних комнатах в окружении других фрейлин. Чем только не занимались в отсутствие своей государыни! Мало, что Авдотья старательно говорила по-французски, так еще и менуэтам училась. Сам Алексей не любил танцевать, а племянницу поощрял:

— Так, так. Иначе как я тебя за графа или там князя замуж отдам? Смекай.