А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Том 2

1) По приезде П<ушкина> в Москву, он жил в трактире «Европа», дом бывший тогда Часовникова, на Тверской. Тогда читал он у меня, жившего на Собачьей площадке, в доме Ринкевича (что ныне Левенталя) «Бориса» в первый раз при М. Ю. Виельгорском, П. Я. Чаадаеве, Дмитрии Веневитинове и Шевыреве. Наверное не помню, не было ли еще тут Ивана В.Киреевского. (Потом читан «Борис» у Вяземского² и Волконской или Веневитиновых?) Впрочем, ce sont les seuls lectures, que P ait jamais fait de ses oeuvres, qu’il détestait de lire autrement qu’en tête ou à tête ou à peuprès³. По возвращении из деревни (куда он ездил на короткое время) он приехал прямо ко мне и жил в том же доме Ринкевича, который, как сказано, на Собачьей площадке стоит лицом, а задом выходит на Молчановку, из чего и вышли у А<нненкова> две местности.

2) Я возвратился из-за границы 22 июля 1833-го года, чуть ли не в день или на другой день крестин Александра (Сашки) Пушкина junioris⁴. Несколько дней спустя, то есть или в конце июля, или в начале августа, Алек<сандр> Серг<еевич> и я поехали вместе и доехали до Торжка; в Торжке разъехались: я поехал к себе в деревню, а он к каким-то приятелям, чуть ли не к Вульфу.

Еще: П<ушкин> решительно поддался мистификации Merimee, от которого я должен был выписать письменное подтверждение[25

], чтобы уверить Пу<шкина> в истине пересказанного мной ему, чему он не верил и думал, что я ошибаюсь. После этой переписки П<ушкин> часто рассказывал об этом, говоря, что Merimee не одного его надул, но что этому поддался и Мицкевич[26

]. C’est donc et très bonne compagnie, queje me suis laissé mystifier⁵, прибавлял он всякий раз.

<1856–1857 (?)>

О муза пламенной сатиры,

Приди на мой призывный клич!

Не нужно мне гремящей лиры,

Вручи мне Ювеналов бич!

Не подражателям холодным,

Не переводчикам голодным

И не поэтам модных дам

Готовлю язву эпиграмм.

Мир вам, смиренные поэты,

Мир вам, сонливые глупцы!

А вы, ребята-подлецы,

Вперед! Всю вашу сволочь буду

Я мучить казнию стыда;

А если же кого забуду,

Прошу напомнить, господа!

О сколько лбов широкомедных,

О сколько лиц нахально бледных,

Готовых от меня принять

Неизгладимую печать!

А.Пушкин.

Эти стихи мы припомнили с Эристовым; припомнили много других, но я не уверен, есть ли они или нет в твоем дополнительном томе.

Пушкин хотел издать особую книжку эпиграмм и приготовил для оной сообщаемое ныне предисловие[27

].

¹ Я со спокойной совестью говорю от имени покойного.

² На этих чтениях я не был, ибо в день первого так заболел, что недели три пролежал в постели. Ср. в письме к М. П. Погодину 1864 г.: «Пушкин жил у меня на Собачьей площадке; когда после его отъезда я переехал на Дмитровку, то он там у меня никогда не бывал ни разу. <…> Первое чтение «Бориса» было на Молчановке; на нем присутствовали: Чаадаев, М. Ю. Виельгорский, Дмитрий Веневитинов, Иван Киреевский, Вяземский и Баратынский наверное. Были ли вы и Шевырев, не помню, а кажется, что были. К концу этого чтения со мной сделался сильный припадок лихорадки, так что я до окончания ушел слечь в постель и был с неделю болен, почему и не присутствовал на втором чтении «Бориса», имевшемся у Веневитиновых в присутствии княгини Зинаиды Волконской и иных» (Богаевская К. Первые чтения «Бориса Годунова». — Наука и жизнь, 1972, № 11, с. 47).

³ Это были единственные случаи, когда Пушкин читал свои сочинения, потому что он терпеть не мог читать иначе как с глазу на глаз или в узком кругу.

⁴ Младшего (лат.).

⁵ Поддавшись этому обману, я оказался в очень хорошем обществе.

↓

<С. А. СОБОЛЕВСКИЙ>

НЕЗАКОНЧЕННЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ[28

]

Описывая обстоятельства, предшествовавшие поединку Пушкина с Дантесом, граф В. А. Соллогуб выразился следующими словами:

«Он (Пушкин) в лице Дантеса искал или смерти, или расправы с целым светским обществом. Я твердо убежден, что если бы С. А. Соболевский был тогда в Петербурге, он, по влиянию его на Пушкина, один бы мог удержать его. Прочие были не в силах».

Тогда Пушкин не был еще знаменитостию; разницы между нами было мало: три года по летам и та, которая существует между кончившими курс и школьником. В 1818 году отвезли меня в Петербург и отдали в Благородный пансион при Педагогическом университете. В первый же день подходит ко мне кудрявый мальчик, говорит, что он родной племянник Василья Львовича, что В<асилий> Л<ьвович> пишет к его отцу обо мне, и что он меня познакомит с семейством и братом, недавно вышедшим из Царскосельского лицея.