А. С. Пушкин в воспоминаниях современников

В этом — первая и основная особенность всяких мемуаров: они — не биография, они — материалы для биографии, хроника встреч, разговоров, событий. Внутренний мир для них за редким исключением почти непроницаем. Но и внешняя канва ранней биографии Пушкина бедна.

Л. Н. Павлищев, племянник Пушкина, сын Ольги Сергеевны, попытался обогатить ее в своих воспоминаниях^[4]

, составленных по рассказам матери и некоторым документам. Картина оказалась фальсифицированной: рассказы были отрывочны, — Павлищев же претендовал писать «семейную хронику» великого поэта. Он соединил подлинные свидетельства, дополнил их читанным, кое-где изменил, кое-что добавил от себя. Связное повествование оказалось совершенно негодным как мемуарный источник.

«Мемуарная биография» Пушкина, строго говоря, начинается с Лицея. Это естественно. Лицей был одной из главных тем пушкинского лирического творчества, где поэтически преображенными представали совершенно конкретные факты и эпизоды лицейского быта. Культ дружбы и поэзии возник для Пушкина в лицейской среде, и именно сюда уходила своими корнями его последующая тесная духовная связь с Пущиным, Дельвигом, Кюхельбекером. Первый — пушкинский — выпуск породил лицейскую традицию, которая, постепенно ослабляясь, держалась десятилетия, — и не удивительны рвение и тщательность, с какими собирали лицейские документы и воспоминания Я. К. Грот или Селезнев, сами связанные с Лицеем. Удивляться нужно скорее тому, что мемуары о Лицее в большинстве своем носят характер разрозненных припоминаний и что в массе документов им принадлежит сравнительно скромное место. Тем не менее именно лицейская среда породила записки И. И. Пущина, принадлежащие к числу самых полных и достоверных воспоминаний о юношеских годах поэта. Отчасти направляемые поэтическим творчеством Пушкина, они отразили тот самый «лицейский дух», который не без оснований рассматривался в правительственных кругах как источник либеральных и прямо революционных настроений. Пущин, сам один из ярчайших носителей этого «духа», создал произведение, едва ли не единственное в своем роде. «Декабрист» в самом глубоком историко-психологическом смысле, подчинивший свою жизнь идее общественного служения, он пронизывает личным началом свое автобиографическое повествование до такой степени, что оно становится одновременно и памятником истории быта — лицейского в первую очередь. В отличие от многих современных ему литераторов-декабристов, он не отбирает и не отсеивает личный, бытовой материал, как неважный и малоценный; ему важно все, поскольку именно это «все», до детских шалостей и проказ, было освящено поэзией его великого друга. Его записки — это литературный памятник декабризма, испытавший влияние пушкинской эстетики, и в нем органично проступают факты политической биографии Пушкина.

«Лицейская традиция» в поэтическом освещении Пушкина была фактом литературы. Поэтическая автобиография никогда не тождественна реальной. Взятая же как документ не литературный, а исторический, она должна быть подвергнута коррекции, — между тем именно в этом своем историческом качестве, но вне всякой исторической критики она вошла в дореволюционные представления о Лицее как о мирном царстве патриархально-идеальных отношений. Это представление, сейчас уже опровергнутое советской наукой о Пушкине^[5]

, разрушается изнутри и самими лицейскими мемуаристами: например, резко недоброжелательные и даже, как писал еще Вяземский, «похожие на клевету» воспоминания М. А. Корфа отражают размежевание среди лицеистов. Путь Пущина вел на каторгу. Путь Корфа — на высокие ступени иерархической лестницы. Его голос — это голос официальной историографии николаевского времени, осудивший лицейского Пушкина с нравственной и духовной стороны. Его «записка» особенно интересна своей открытой тенденциозностью: она наглядно показывает остроту и напряжение общественной борьбы вокруг имени и биографии Пушкина.

Лицей кончился, и наступил новый и очень важный этап пушкинской биографии — короткий петербургский период.

Эти годы дочти не отражены в мемуарах о Пушкине. В это время шло становление личности. Запоминается же обычно личность сложившаяся или отмеченная яркими внешними признаками — экстравагантностями, бурной биографией. В немногочисленные воспоминания о 1817–1820 годах попадают все эти издержки роста — юношеское бретерство, театральные проказы…