А. С. Пушкин в воспоминаниях современников

Пушкин потом постоянно и деятельно участвовал во всех лицейских журналах^[113], импровизировал так называемые народные песни^[114], точил на всех эпиграммы и проч. Естественно, он был во главе литературного движения, сначала в стенах Лицея, потом и вне его, в некоторых современных московских изданиях. Все это обследовано почтенным издателем его сочинений П. В. Анненковым, который запечатлел свой труд необыкновенною изыскательностью, полным знанием дела и горячею любовью к Пушкину — поэту и человеку^[115].

_____

Сегодня расскажу вам историю гогель-могеля, которая сохранилась в летописях Лицея. Шалость приняла серьезный характер и могла иметь пагубное влияние и на Пушкина и на меня, как вы сами увидите.

Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, затеяли выпить гогель-могелю. Я достал бутылку рому, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара. Разумеется, кроме нас были и другие участники в этой вечерней пирушке, но они остались за кулисами по делу, а в сущности один из них, а именно Тырков, в котором чересчур подействовал ром, был причиной, по которой дежурный гувернер заметил какое-то необыкновенное оживление, шумливость, беготню. Сказал инспектору. Тот, после ужина, всмотрелся в молодую свою команду и увидел что-то взвинченное. Тут же начались спросы, розыски. Мы трое явились и объявили, что это наше дело и что мы одни виноваты.

Исправлявший тогда должность директора профессор Гауеншильд донес министру. Разумовский приехал из Петербурга, вызвал нас из класса и сделал нам формальный строгий выговор. Этим не кончилось, — дело поступило на решение конференции. Конференция постановила следующее:

1) Две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы,

2) Сместить нас на последние места за столом, где мы сидели по поведению, и

3) Занести фамилии наши, с прописанием виновности и приговора, в черную книгу, которая должна иметь влияние при выпуске.

Первый пункт приговора был выполнен буквально. Второй смягчался по усмотрению начальства: нас, по истечении некоторого времени, постепенно подвигали опять вверх. При этом случае Пушкин сказал:

Блажен муж, ижеСидит к каше ближе.

На этом конце стола раздавалось кушанье дежурным гувернером. Третий пункт, самый важный, остался без всяких последствий. Когда при рассуждениях конференции о выпуске представлена была директору Энгельгардту черная эта книга, где только мы и были записаны, он ужаснулся и стал доказывать своим сочленам, что мудрено допустить, чтобы давнишняя шалость, за которую тогда же было взыскано, могла бы еще иметь влияние и на всю будущность после выпуска. Все тотчас же согласились с его мнением, и дело было сдано в архив.

Гогель-могель — ключ к посланию Пушкина ко мне:

   Помнишь ли, мой брат по чаше,Как в отрадной тишинеМы топили горе нашеВ чистом пенистом вине?   Как, укрывшись молчаливоВ нашем тесном уголке,С Вакхом нежились лениво

Школьной стражи вдалеке?   Помнишь ли друзей шептаньеВкруг бокалов пуншевых,Рюмок грозное молчанье,Пламя трубок грошевых?   Закипев, о сколь прекрасноТоки дымные текли!Вдруг педанта глас ужасныйНам послышался вдали —   И бутылки вмиг разбиты,И бокалы все в окно,

Всюду по полу разлитыПунш и светлое вино.   Убегаем торопливо;Вмиг исчез минутный страх;Щек румяных цвет игривый,Ум и сердце на устах.   Хохот чистого веселья,Неподвижный тусклый взорИзменяли час похмелья,Сладкий Вакха заговор!   О друзья мои сердечны!Вам клянуся, за столом

Всякий год, в часы беспечны,Поминать его вином^[116].

По случаю гогель-могеля Пушкин экспромтом сказал в подражание стихам И. И. Дмитриева:^[117]

(Мы недавно от печали,Лиза, я да Купидон,По бокалу осушалиИ прогнали мудрость вон… — и проч.)Мы недавно от печали,Пущин, Пушкин, я, барон,По бокалу осушали.И Фому прогнали вон^[118].

Фома был дядька, который купил нам ром. Мы кой-как вознаградили его за потерю места. Предполагается, что песню поет Малиновский, его фамилии не вломаешь в стих. Барон — для рифмы, означает Дельвига.

Были и карикатуры, на которых из-под стола выглядывали фигуры тех, которых нам удалось скрыть.