А в городе звёзд не видно…

Руки трясутся, подхватывая её под ягодицы. Мышцы наливаются каменным напряжением, пока он несёт её к кровати, ещё на несколько нестерпимо мучительных секунд оттягивая возможность оказаться в ней, сцепляет зубы от восхитительного ощущения влажной промежности, трущейся о его член с каждым совершаемым шагом, с каждым мимолётным движением, с каждым глубоким вдохом.

Он садится сам и тут же насаживает её на себя, вынужденно замирает, стараясь не думать о том, как туго и плотно внутри неё, чтобы не кончить прямо сейчас.

Приходится медленно подаваться навстречу, давить ей на бёдра, в исступлении кусать её плечо, ожидая, когда она, легонько покачиваясь из стороны в сторону, постепенно опустится на него до конца, и головка упрётся в какую-то мягкую преграду внутри неё, отправив по телу россыпь ярких искр.

Воздух царапает горло и кусает лёгкие, врывается в него резкими острыми толчками, точно такими же, какими он сам вколачивается в неё, больше не в состоянии сдерживаться. Возбуждение стягивает его внутренности в канат, скручивает мышцы, выворачивает кости и подгоняет двигаться, двигаться, двигаться навстречу единственной возможности избавиться от этого выматывающего, невыносимого, раздирающего чувства.

Она такая лёгкая, почти невесомая, и оказывается так просто раз за разом приподнимать её вверх, а потом грубо и яростно опускать на себя.

Эти стоны, всхлипы, её безрезультатные попытки что-то прошептать; эти громкие, пошлые, влажные шлепки двух соприкасающихся тел; эти приглушённые скрипучие звуки прогибающегося под ними матраса доводят его до той точки, когда сознание плавится от запредельно высокой температуры удовольствия.

Он толкается в неё снова и снова, в исступлении мечется губами, зубами, языком по тонкой коже, хрипло рычит от злости, от желания продлить это убивающее безумие ещё хоть на мгновение, прочувствовать, как всё внутри неё пульсирует и сжимается в оргазме. Кончить прямо в неё.

И его заливает кипящей жижей злости, обваривает кожу до сплошного жгущего ожога, когда из последних жалких клочков самоконтроля получается вовремя достать член, и сперма брызгает на их соприкасающиеся животы.

Руки до сих пор плотно прижимают к нему ослабевшее, размякшее тело, не позволяя ей окончательно осесть вниз или отстраниться. Поцелуи перемежаются с укусами на влажной, покрывшейся мурашками коже груди, и он усердно зализывает их, даже в темноте замечая, как от шеи, по ключице, до маленьких горошин сосков пролегает рисунок стремительно алеющих засосов.

Но это не останавливает его, и к уже имеющимся добавляются всё новые. От той нечеловеческой ненависти к ней, что клубится внутри него едким паром прямо рядом с любовью.

Он ненавидит её люто. За то, что ему плевать на стянувшуюся под собственной высыхающей спермой кожу и почти слипшиеся от пота тела, пока она неторопливо и просто умопомрачительно нежно перебирает пальцами влажные волосы у него на затылке.

Он ненавидит её до вспышек молнии перед глазами. За то, что ей не хватает силы и ума оттолкнуть его, когда всё становится только хуже, тяжелее, беспросветней с каждой следующей их досадной ошибкой, с каждым импульсивным шагом навстречу друг другу, с каждой по-звериному сумасшедшей еблей.

Он ненавидит её, как никого и никогда прежде. За то, что мечтает показать ей это проклятое звёздное небо, когда она шепчет его имя. И в ответ на прочно засевший в голове вопрос, можно ли увидеть в городе звёзды, хочет сказать «можно» и просто подтолкнуть её к зеркалу.

Он ненавидит её, хотя любит всё равно больше. За то, что после фатальной ошибки

, после гнева перед собственной слабостью, после смирения со своими чувствами приходит момент принятия.

Принятия того, что он сделает всё, чтобы быть с ней вместе.