А за окном – человечество…

Подбородок остренький, тот самый. Как и ярко чёрные глазищи, словно видящие одновременно всё и везде, даже за спиной. А бледнющая такая, что, кажется, сквозь неё глядеть можно. Правда, как через туман. Но, при всё при том, ещё самый настоящий ребёнок! Девчушечка. По всему видно, что топни на неё ногой, так и расплачется, разыкается. Или в обморок, не дай Бог, упадёт.

– Вы бы Веру сейчас не беспокоили… – вздохнул я.

– А мы как невидимки проскользнём… – маленькими своими губками улыбнулась Аннушка и странно добавила. – Веру Константиновну можно посещать. С ней всё хорошо. Не волнуйтесь.

Как поведут себя объекты квантовой физики, мы никогда не можем с абсолютной уверенностью сказать наперёд. У них бесконечное количество вариантов превращения.

Мне почему-то от таких её, в общем-то, достаточно обычных слов, как-то не по себе стало. Я поспешил проститься. Тем более что к нам приближалась моя одноклассница Лена, у которой, наверное, истекли её рабочие часы. Мне было не до школярной ностальгии.

Частица не находится в определённой точке и не отсутствует там. Она не перемещается и не покоится. Изменяется только вероятная схема, то есть тенденция частицы находиться в определённых точках.

Дома я не стал ничего готовить, и погасил голод холостяцким хот догом: батон, по возможности свежий, разрезается на две части и между них выкладываются ломтики колбасы. Из личного опыта не рекомендую никому в это время предаваться мыслям о том, содержит она или нет хотя бы следы мяса или это изысканное произведение новейших пищевых технологий. Женатый почти полвека мужчина, впервые оставшись дома один, очень скоро узнаёт сам о себе много нового и порой шокирующего. Самым главным моим открытием стало то, что без Веры я не хочу смотреть телевизор, книга вываливается у меня из рук, у меня не получается умыться, побриться и так далее. Меня нигде не было в квартире. Меня нигде не было в этой Вселенной. Может быть потому, что её тоже не было? А почему тогда за окном звёзды? Да разве это они! Россыпи городских огней гораздо более похожи на рукава Галактики…

Я почти неподвижно пролежал на диване до утра. Сны были, но урывками. Как всегда обычная галиматья, словно во сне мы лишаемся интеллекта: то я вульгарно пьянствую с Вериными профессорами, то ищу свой раритеный автомобиль, забыв, на какой стоянке я его оставил, или раздаю деньги налево-направо, кому достанется. У снов плохой режиссёр, а сценарист и вовсе никудышний. Обычно, я только задрёмываю, а сон уже тут как тут. Скользит перед глазами… Сон всегда наготове. Но мне-то он зачем? Я на него билет не покупал! Иногда я начинаю видеть сон ещё на подходе к кровати. Я как-то видел сон даже на ходу. Слава Богу, сны почти тотчас после пробуждения забываются.

Назавтра утром в вестибюле онкологического стационара первое, что немедленно обратило на себя моё внимание, так это маслянистый коричневый запах оладушек, исходивший из каморки дежурного.

Эмма восторженно смотрела на меня из неё каждой клеточкой своего большого лица.

– Всю ночь пекла! – песенно воскликнула она. – Такие румяные! Такие бодрые!

– Не сейчас! – крикнул я, торопливо переодеваясь.

– Тебе сахаром оладушки посыпать?! Или с мёдом будешь?! – крикнула она уже вслед мне. – Чай с лимоном?!!

Я отныне ненавижу оладушки и чай с лимоном. Как символ насилия над человеческой личностью.

В реанимационной палате Веры уже не было. Она без моей жены тоскливо опустела.

Я нашёл Веру на другом конце коридора в настежь распахнутой палате на восемь человек. Все её соседки показались мне каким-то одним большим многоногим и многоруким существом, болезненно ждавшим неизвестно чего. Одной из его частей, возможно, головой, была уже знакомая мне вездесущая и бессмертная восьмидесятидевятилетняя Прасковья Ивановна из казачьего села Бабка.

Я едва увернулся от бежавшей мне навстречу улыбчивой и озорной медсестры с капельницей. Все нормальные проявления человеческих чувств в этом месте казались мне болезненным извращением. Я с неприязнью обернулся на сиявшую свежей, задорной жизнью медсестру: она резво выскочила из палаты и уже там, в коридоре, детски расхохоталась.

Информация на субатомическом уровне передаётся между частицами быстрее скорости света в независимости от расстояния между ними.

– Что ты хмуришься, Витенька?.. Всё хорошо… – слабо проговорила Вера, полулёжа на слойке из трёх замордованных больничных подушек. – Ошиблись все наши патологоанатомы, ошиблись. Опухоль у меня оказалась доброкачественная. Но очень хитро прикинувшаяся больной. У них там в наших глубинах, оказывается, каждая клетка – самостоятельная личность со своими взглядами, привычками и даже выкрутасами!

Чтобы сказать мне всё это, Вере пришлось немного нагнуться в сторону от сидевшей ко мне спиной на её кровати какой-то хрупкой тонюсенькой посетительницы. Кажется, она поила Веру водой с ложечки.

Я закашлялся: она обернулась – это была Аннушка.

– Здравствуй, девочка… – тупо проговорил я, не отрывая глаз от Веры.

– Доброе утро, дядя, – строго отозвалась она.