Аббат

И действительно, усилием воли, какое появляется лишь во время смертельной схватки, она выпрямилась в кресле, пытаясь взять себя в руки, и только ее лицо все еще пылало от пережитого тяжелого волнения.

— Я стыжусь своей слабости, милые девушки, — промолвила она, беря за руки своих фрейлин. — Но это уже прошло, и теперь я снова Мария Стюарт. Грубый голос этого человека… Мне хорошо известна его беспримерная наглость… Имя, которое он назвал… цель, ради которой они приехали — все это может послужить извинением минутной слабости… Но она так и останется лишь минутной слабостью.

Она сорвала с головы свой убор — нечто вроде косынки или чепца, — сбившийся во время ее истерического припадка, распустила прежде скрытые под ним густые, каштановые косы и, погрузив свои тонкие пальцы в лабиринт перепутавшихся волос, поднялась с кресла, подобная ожившей статуе греческой пророчицы, в то время как на лице ее можно было разглядеть одновременно раскаяние и гордость, улыбку и слезы.

— Мы плохо подготовлены, — сказала она, — к встрече с нашими мятежными подданными. Но, насколько это возможно, мы постараемся предстать перед ними как подобает их королеве. Пойдемте, милые! Как это поется в твоей любимой песенке, Флеминг?

Пойдемте сеть плести, девицы,Каштановых волос.И где одна коса змеится,

Пусть вьется десять кос.

Увы, — добавила она, повторив с улыбкой эти строки из старинной баллады, — насилие уже лишило меня подобающего моему сану убранства, а то немногое, что мне подарила природа, разрушено скорбью и страхом. — Но, произнося эти слова, она продолжала перебирать тонкими пальцами свои густые, прекрасные волосы, покрывавшие ее царственную шею и вздымающуюся грудь. Казалось, что, несмотря на все пережитые муки, она не утратила сознания своей неотразимой женской прелести.

На Роланда Грейма, с его юношеской неопытностью и горячим преклонением перед благородством и красотой, каждое движение прекрасной королевы действовало как чары волшебницы. Он стоял как вкопанный, пораженный и зачарованный всем виденным, мечтая пожертвовать своей жизнью во имя той справедливой борьбы, какую, надо полагать, только и могла вести Мария Стюарт. Она выросла во Франции. Она обладала совершенно необыкновенной красотой. Она была царствующей королевой, и притом шотландской королевой, для которой умение разбираться в людях было необходимо как воздух. Все это помогало Марии Стюарт искуснее любой другой женщины в мире использовать свое природное очарование, которое неотразимо действовало на всех окружающих. Она бросила на Роланда взор, который растопил бы даже каменное сердце.

— Мой бедный мальчик, — произнесла она с чувством, наполовину искренним, наполовину подсказанным расчетом. — Мы не знаем тебя, ты прибыл в эту скорбную темницу, расставшись с нежной матерью, или сестрой, или с юной девушкой, с которой ты мог свободно кружиться в веселом майском хороводе^{144}. Мне жаль тебя. Но ты единственный мужчина в моей скромной свите… Будешь ты мне повиноваться?

— До самой смерти, государыня, — твердо произнес Роланд Грейм.

— Тогда охраняй дверь в мои покои, охраняй до тех пор, пока они не ворвутся насильно или пока мы не будем достойным образом одеты для приема непрошеных гостей.

— Только через мой труп пройдут они в эти двери, — сказал Роланд Грейм; все его прежние колебания полностью исчезли под влиянием мгновенного порыва.

— О нет, мой славный мальчик, — ответила Мария Стюарт, — не это мне нужно. Если около меня находится всего один верный подданный, то лишь богу известно, как я должна заботиться о его безопасности. Не впускай их, но только до тех пор, пока они не опозорят себя, применив насилие, а тогда я разрешаю тебе впустить их. Помни, таков мой приказ!

С улыбкой, одновременно благосклонной и величественной, она повернулась и, в сопровождении своих фрейлин, удалилась в опочивальню. Младшая из фрейлин несколько замешкалась и, прежде чем последовать за своей подругой, подала знак рукой Роланду Грейму. Он уже давно заметил, что это была Кэтрин Ситон, что не очень удивило сообразительного юношу, который сразу же припомнил таинственные разговоры двух женщин в пустынной обители, на которые пролила свет его встреча с Кэтрин в этом замке. Но таково было неотразимое впечатление, произведенное на него Марией Стюарт, что оно заслонило на мгновение даже чувство юношеской любви. И лишь после того, как Кэтрин Ситон скрылась, Роланд задумался о том, как сложатся в будущем их взаимоотношения.

«Она сделала рукой повелительный жест, — подумал он. — Вероятно, она хотела поддержать мое решение выполнять все приказания королевы, ибо вряд ли она собиралась припугнуть меня, грозя расправиться со мной, как с грумом в байковой куртке или с бедным Адамом Вудкоком. Впрочем, мы вскоре это выясним. А пока надо оправдать доверие нашей несчастной королевы. По-моему, граф Мерри сам признал бы, что долг преданного пажа велит мне защищать госпожу от тех, кто вторгается в ее покои».