Аббат

— Мне не хочется осуждать ваше религиозное рвение, сэр, — возразила Мария Стюарт, — но боюсь, что вы способны скорей позабавить филистимлян, чем сокрушить их^{165}. Ваше милосердие заслуживает благодарности, ибо оно высказано с жаром и, вероятно, от чистого сердца. Но поверьте мне так, как я верю вам, и подумайте, что мне, быть может, так же хочется вернуть вас на старую и единственную столбовую дорогу веры, как вам хочется, чтобы я свернула на вашу окольную тропку.

— Но, миледи, если таковы ваши великодушные намерения, — сказан проповедник, полный рвения, — что же мешает вам посвятить часть того времени, которым ныне ваше величество, к несчастью, располагаете в избытке, на обсуждение столь значительных проблем? Вы, как это всем известно, остроумны и многообразно осведомлены, а я хоть и лишен этих преимуществ, но силен в защите своей веры, как гарнизон в осажденной крепости. Почему бы нам не попытаться выяснить, кто из нас прав в этом важном вопросе?

— Нет, — сказала Мария Стюарт, — я никогда не льстила себя мыслью, что у меня хватит сил принять битву с ученым полемистом en champ clos[38]. К тому же наши силы неравны. Вы, сэр, можете отступить, если почувствуете, что битва складывается не в вашу пользу, а я прикована к столбу и не могу даже пожаловаться, что этот спор утомил меня. Мне хотелось бы остаться одной.

При этих словах она сделала глубокий реверанс; Хендерсон, чье действительно пылкое рвение не нарушало, однако, пределов учтивости, в свою очередь откланялся и приготовился уходить.

— Мне хотелось бы, — сказал он, — чтобы мои пожелания и молитвы принесли вам любое благо или утешение, и в особенности то, которое является нашим единственным благом и утешением, с такой же легкостью, с какою малейший намек способен избавить вас от моего присутствия.

Он уже собрался выйти, когда Мария Стюарт учтиво сказала ему:

— Не думайте обо мне слишком плохо, мой добрый сэр, быть может, если бы мое пребывание здесь затянулось, — а я рассчитываю, что этого не случится, так как либо мои восставшие подданные раскаются в своих мятежных действиях, либо сохранившие мне верность вассалы одержат над ними верх, — но если бы оно действительно затянулось, мне, быть может, было бы приятно выслушать столь рассудительного и сочувственно настроенного человека, как вы, хотя я и рискую в этом случае навлечь на себя ваше презрение, попытавшись заново собрать и повторить вам те доводы, которыми теологи и церковные соборы подкрепляют исповедуемую мною религию. Впрочем, да поможет мне бог, я боюсь, что уже и латыни своей я лишилась, как всего, чем я раньше владела. Но об этом в другой раз. А сейчас, сэр, передайте леди Лохливен, что она может воспользоваться услугами моего пажа как ей заблагорассудится. Я не стану навлекать на него подозрения и не обменяюсь с ним ни единым словом перед его уходом. Мой друг Роланд Грейм, не упускайте случая развлечься — танцуйте, пойте, бегайте и прыгайте; на том берегу всякий может веселиться, тогда как здесь нужно иметь ртуть в жилах, чтобы оставаться веселым.

— О миледи! — возмутился проповедник. — К чему вы призываете юношу в то время, как жизнь проходит так быстро и вечность грозит унести нас! Можем ли мы прийти к спасению души через суетные развлечения или даже свершать благие деяния без трепета и содрогания?

— Я не умею трепетать и содрогаться, — ответила королева, — подобные чувства незнакомы Марии Стюарт. Но если мои слезы и скорбь могут искупить юные радости этого мальчика, не сомневайтесь, я заплачу полной мерой.

— Но, милостивая леди, — сказал проповедник, — вы жестоко ошибаетесь; все наши слезы и вся скорбь едва ли покроют даже наши собственные грехи и заблуждения, и уж никак нельзя их действия перенести на других людей, как этому ошибочно учит ваша церковь.

— Могу я попросить вас, сэр, не слишком обижаясь на меня за эту просьбу, перенести самого себя куда-нибудь в другое место? Мне и без того тоскливо, и не следует усугублять этого дальнейшим спором. А ты, Роланд, возьми этот небольшой кошелек. — Повернувшись к священнику, она показала ему содержимое кошелька и сказала: — Смотрите, достопочтенный сэр, в нем содержится лишь два-три золотых тестона^{166}, а эта монета, хоть и носит на себе мое скромное изображение, гораздо чаще действовала против своей королевы, чем в ее пользу, так же как мои подданные, которые моим же именем были собраны на вооруженную борьбу против меня. Возьми, Роланд, этот кошелек, чтоб тебе было на что повеселиться. Не забудь… не забудь привезти мне новости из Кинроса; только пусть это будут новости, не вызывающие подозрения или обиды, чтобы их можно было сообщить в присутствии этого достопочтенного джентльмена или самой доброй леди Лохливен.