Аббат

— Он и сам попал под подозрение властей предержащих, которые столь же несправедливы к своим сторонникам, сколь жестоки к врагам, — промолвил аббат. — Я бы не стал об этом жалеть, если бы смел надеяться, что это поможет удалить его от ложного пути; но я хорошо знаю душу Хэлберта и боюсь, что в таком положении он скорее будет склонен подтвердить свою преданность этому нечестивому делу каким-нибудь новым поступком, еще более гибельным для церкви и еще более оскорбительным для бога. Впрочем, довольно об этом, перейдем к предмету нашей встречи. Надеюсь, тебе достаточно моего слова, что принесенное тобой письмо от Джорджа Дугласа действительно предназначалось мне?

— Но тогда, значит, Джордж Дуглас… — начал было паж.

— Искренний друг своей королевы, Роланд; а вскоре, надеюсь, у него раскроются глаза и на ошибки его церкви (столь незаслуженно носящей это название).

— Но тогда какова его роль по отношению к отцу и леди Лохливен, которая заменила ему мать? — нетерпеливо спросил паж.

— Он их лучший друг, ныне и присно и во веки веков, — сказал аббат, — ведь он собирается исправить то зло, которое они причинили и продолжают причинять людям.

— Боюсь, — сказал паж, — что мне не очень по душе дружба, которая начинается с предательства.

— Я не осуждаю тебя за подобную щепетильность, сын мой, — ответил аббат, — но наше время подорвало приверженность христиан к их вере и верность подданных своему королю, не говоря уж об иных, менее прочных связях; в такое время простые узы родства так же не могут заставить нас свернуть с пути, как не могут задержать паломника, следующего своим обетам, репей и терновник, вцепившиеся в его плащ.

— Но в таком случае, отец мой… — воскликнул юноша и замолчал, не решаясь продолжать.

— Говори, сын мой, — ободрил его аббат, — говори смело.

— Тогда, я надеюсь, вы не станете обижаться, — продолжал Роланд, — если я напомню, что именно это и ставят нам в вину наши противники, когда говорят, что у нас цель оправдывает средства и что мы готовы совершить величайший грех ради возможного грядущего блага.

— Еретики испробовали на тебе свои обычные уловки, сын мой, — ответил аббат. — Они хотели бы, чтобы мы добровольно отреклись от искусства действовать мудро и скрытно, в то время как их превосходство в силе не дает нам возможности сражаться с ними в открытом и равном бою. Они довели нас до изнеможения, а теперь еще хотели бы отнять те средства, которые искупают недостаток у нас силы и которыми повсюду в природе слабый защищается от более мощного противника. С таким же успехом собака могла бы уговаривать зайца: «Оставь свои лукавые увертки, выходи на честный бой!» Ведь именно так поступает вооруженный до зубов, полный сил еретик, требуя от повергнутого и придавленного к земле католика, чтобы тот отказался от змеиной мудрости — единственного орудия, оставленного нам для того, чтобы восстановить разрушенный Иерусалим, который мы оплакиваем и который мы обязаны воссоздать вновь. Но об этом мы еще поговорим позже. А сейчас я именем твоей веры приказываю тебе, сын мой, рассказать мне искренне и подробно обо всем, что произошло с тобой после того, как мы расстались, и поведать, в каком состоянии находится сейчас твоя совесть. Сестра Мэгделин — необычайно одаренная женщина, она полна ревностной веры, которую не смогут пошатнуть ни сомнения, ни опасности, хотя вера эта не всегда подкреплена знаниями. Вот почему, сын мой, я по своей воле взял на себя роль твоего исповедника и наставника в эти мрачные и коварные времена.

С уважением, какое он всегда питал к своему первому наставнику, Роланд Грейм вкратце рассказал ему о событиях, уже известных читателю; он не утаил от своего духовного отца того впечатления, которое произвели на него доводы проповедника Хендерсона, и почти непроизвольно обмолвился о том, какое влияние оказывает на него Кэтрин Ситон.