Абсолютист

— Он писал о том, как вы дружите, как нужно человеку, чтобы было с кем поговорить, когда на душе тяжело, и как вы всегда были рядом, готовый подставить плечо. Я радовалась. Я и сейчас этому рада. Он писал, что от этого ему легче — от того, что вы ровесники и оба скучаете по дому.

Я удивился:

— Уилл писал, что я скучаю по дому?

Она подумала несколько секунд и поправилась:

— Не совсем так. Он писал, что вы почти не говорите о доме, но видно, что скучаете. И еще, что в вашем умолчании есть что-то очень грустное.

Я молчал, задумавшись. Интересно, почему Уилл никогда не спрашивал меня об этом в лоб.

— И та история с мистером Вульфом…

— О, он вам и об этом написал?

— Сначала — нет. Потом. О том, что встретил удивительного парня с очень неоднозначными взглядами. И о том, в чем они заключались. Вы, наверное, лучше меня это знаете, так что не буду их пересказывать.

— Не надо.

— Но я видела, что взгляды этого Вульфа заинтересовали Уилла. А потом, после того, как его убили…

— Никто так и не доказал, что Вульфа убили, — раздраженно перебил я.

— Вы считаете, что нет?

— Я знаю только, что доказательств ни у кого не было, — уточнил я, прекрасно понимая, насколько это жалкий ответ.

— Однако мой брат был в этом уверен. Он говорил, что смерть списали на несчастный случай, но сам он не сомневается, что беднягу убили. Он писал, что не знает, кто это сделал — сержант Клейтон, Левый с Правым, кто-то из новобранцев или все вместе. Но в том, что это было убийство, он не сомневался. Они пришли за ним среди ночи, написал он. Тристан, я думаю, именно тогда он и начал меняться. Со смертью Вульфа.

— Да, — согласился я. — В те дни многое происходило. Мы были в ужасном напряжении.

— И тогда беззаботный мальчик, с которым я выросла вместе — мальчик, который, вполне естественно, боялся того, что ждет впереди, — исчез, и появился новый человек, который хотел говорить не о Правом и Левом, а о правом и неправом. — Она улыбнулась своей шутке, но тут же снова сделалась серьезной. — Он просил меня в деталях передавать ему, что пишут газеты о войне, какие дискуссии идут в Парламенте, защищает ли кто-нибудь права человека, считая их, как он выражался, важнее грохота винтовок. Тристан, в этих письмах я его не узнавала. Но меня интересовал этот новый человек, и я старалась помочь. Я рассказывала ему все, что могла, а потом вы оказались во Франции, и он еще сильнее изменился. А потом… но что было дальше, вы и сами знаете.

Я вздохнул, соглашаясь. Мы сидели в молчании — как мне показалось, очень долго — и перебирали наши, такие разные, воспоминания о ее брате и моем друге.

— А он… обо мне он еще что-нибудь писал? — спросил я наконец. Я чувствовал, что подходящий момент для обсуждения писем уже прошел, но, может быть, такой шанс никогда больше не представился бы, а мне необходимо знать.

— Тристан, простите меня… — Она немного смутилась. — Я должна открыть вам одну совершенно жуткую вещь. Не уверена, что следует это делать.

— Пожалуйста, скажите, — взмолился я.

— Видите ли, он отводил вам много места в письмах из Олдершота. Он мне рассказывал про все, что вы делали вместе. Порой вы своими шуточками и выходками напоминали мне пару озорных мальчишек. Я была рада, что вы есть друг у друга, и вы мне были симпатичны по описаниям Уилла. Признаться, я думала, что он вами одержим, как это ни смешно звучит. Помню, однажды я, читая очередное письмо, подумала: «Господи, неужели я должна все время читать, что Тристан Сэдлер сказал то или сделал это?» Он искренне считал, что вы — парень что надо и высший сорт.

Я смотрел на нее и пытался улыбнуться, но чувствовал, как мое лицо превращается в гримасу боли, безмолвный вопль, — оставалось только надеяться, что она не заметит.

— А потом он написал, что вас всех отправили, — продолжала она. — И странно было, что после первого письма, написанного не в Олдершоте, он вообще ни разу вас не упомянул. А мне не хотелось спрашивать.

— Ну а с чего бы вам спрашивать? Вы ведь меня даже не знали.

— Да, но…

Она помолчала и вздохнула, прежде чем снова поглядеть на меня, — словно у нее была ужасная тайна, давящая почти невыносимой тяжестью.

— Тристан, то, что я сейчас скажу, прозвучит довольно неожиданно. Но я чувствую, что должна вам это открыть. А вы уже сами думайте, что хотите. Дело в том, что… Я уже говорила, что, когда получила ваше письмо несколько недель назад, для меня это было большим потрясением. Я решила, что неправильно поняла, и перечитала все последующие письма Уилла, но они, кажется, были совершенно ясны и недвусмысленны, так что я теряюсь в догадках — то ли он был совершенно растерян и запутался в происходящем, то ли просто написал ваше имя вместо чьего-то другого. Все это очень странно.

— Там было непросто, — согласился я. — Когда мы в окопах писали письма, у нас часто не было времени или не хватало карандашей и бумаги. И нам даже не хотелось гадать, попадут ли письма по назначению. Может, трата времени и сил — вообще впустую.