Абсолютные друзья

Неистовость любовных ласк объединяет их в единую революционную силу. Насытив первую страсть, они перемещаются в комнатку Юдит. На двери остается надпись «ПОШЛИ НА ХЕР», но вечером того же дня ее спальня становится любовным гнездышком. Она настаивает, чтобы их связь держалась в секрете, а говорили они только на английском. Тем самым создается некая зона, в которую нет доступа посторонним. Впрочем, он ничего не знает о ней, а она – о нем. Банальные вопросы – страшный грех буржуазной ортодоксальности. Лишь случайно какая-то информация соскальзывает с ее уст и долетает до его ушей.

Она еще не eingeblaut, но уверена, что это произойдет, как только начнутся весенние марши.

Она намерена, как Троцкий и Бакунин, стать профессиональным революционером и готова как минимум половину жизни провести в тюрьме или в Сибири.

Она рассматривает ледяную ссылку, тяжелый труд и лишения как необходимые этапы на пути радикального совершенствования.

Она изучает юриспруденцию, потому что закон – враг справедливости, и она хочет знать своего врага. Адвокат – всегда говнюк, уверенно заявляет она, цитируя известного гуру. Манди не находит ничего странного в ее выборе профессии, которая в фаворе у говнюков.

Ей не терпится смести все репрессивные социальные структуры, и она верит, что лишь непрекращающаяся борьба позволит Движению заставить Систему свиней сбросить маску либеральной демократии и показать свое истинное лицо.

А вот конкретизация формы грядущей борьбы привела к разрыву ее отношений с Карен. Как и Карен, Юдит принимает тезис Режи Дебре и Че Гевары о том, что революционный авангард должен поставить себя на место пролетариата, если тот еще не готов к борьбе или не оформился как класс. Она согласна и с тем, что в такой ситуации авангард имеет право действовать во благо несовершенного пролетариата. Разошлись они с Карен в методах борьбы. Точнее, как указывает Юдит, в методах и морали.

– Если я сыплю песок в топливный бак свиньи, ты считаешь это действие морально приемлемым или морально неприемлемым? – хочет она знать.

– Приемлемым. Абсолютно. Именно этого свиньи и заслуживают, – заверяет ее Манди.

Дебаты, как обычно, ведутся в кровати Юдит. Весна уже заявила о себе. Солнечный свет вливается в окно, и влюбленные блаженствуют в его лучах. Манди, словно вуалью, прикрывает лицо золотистыми волосами Юдит. Ее голос доносится до него сквозь дрему.

– А если я бросаю в топливный бак свиньи ручную гранату, это по-прежнему морально приемлемо или уже морально неприемлемо?

Манди не отшатывается, но, несмотря на блаженство, в котором пребывает, садится, прежде чем ответить.

– Ну, нет, пожалуй. – Он потрясен, что английское слово hand-granade так легко сорвалось с губ любимой. – Определенно, un.[49] Ни в коем разе. Ни в топливный бак, ни куда-то еще. Никаких ручных фанат. Спроси Сашу. Он полностью с этим согласен.

– Для Карен ручная граната не только приемлема, но и желательна. Согласно Карен, против тирании и лжи легитимны любые методы. Убиваешь угнетателя – служишь человечеству. Защищаешь угнетенных. Такова логика. Для Карен террорист – это тот, у кого есть бомба, но нет самолета. Мы должны быть выше буржуазных Hemmingen.

– Запретов, – с готовностью переводил Манди, стараясь игнорировать нравоучительные нотки, появившиеся в ее голосе.

– Карен полностью подписывается под словами Франца Фанона, что насилие, проявленное угнетенными, легитимно в любом виде, – продолжает Юдит.

– Что ж, я не подписываюсь. – Манди вновь плюхается на кровать. – И Саша тоже, – добавляет он, словно закрывая тему.

Наступает долгая пауза.

– Знаешь, что я тебе скажу, Тедди?

– Что, любовь моя?

– Ты – битком набитый предрассудками, империалистический, английский говнюк.

* * *

Убеждая себя, что это еще одно приключение, Манди вновь надевает рубашки отца, на этот раз как броню. Демонстрации – это детские битвы, не настоящие. Все знают, когда они должны произойти, где и почему. Никто не получает серьезных повреждений. Если, конечно, на них не напрашивается. Даже в день сражения.

И я же помню, сколько раз стоял плечом к плечу с Ильзе, пусть ее плечо и находилось на уровне моего локтя, в густой толпе медленно продвигался к Уайтхоллу, тогда как полиция с обеих сторон прижималась к нам вплотную, чтобы не возникла необходимость махать дубинками. И чем все заканчивалось? Кому-то доставалось по ребрам, кому-то по заду, но на поле для регби, бывало, били куда сильнее. Да, конечно, благодаря божественной зловредности или милости, точную причину Манди назвать не мог, он не попал в число тех, кто великим маршем прошел по Гросвенор-сквер. Но участвовал в демонстрациях в Берлине, захватывал университетские здания, перекрывал улицы, стоял на баррикадах и благодаря навыкам, полученным в боулинге, считался одним из лучших, когда приходилось бросать бомбы-вонючки или камни, обычно в полицейские броневики, и таким образом останавливать продвижение фашизма как минимум на сотые доли секунды.