Ад-184. Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают

– Я думаю, что подниматься нам выше не надо, так как внизу теплее, – высказал свое мнение Алексей. Он плашмя улегся и по-пластунски пополз. Так преодолев несколько метров, он остановился и начал копать, через минуту махнул мне рукой – и уже вместе принялись разгребать сыпучую массу.

Мертвый был в шинели, лежал он на боку, головой к вершине бугра. Лицо его было накрыто сероватой тряпкой, ее придерживала глубоко надвинутая на лоб пилотка. Гимнастерка на нем была разорвана до самого низа, под ней видны побуревшие от крови бинты. Глаза его были закрыты, по лицу ползает осиротевшее полчище вшей.

Алексей простонал:

– Пойдем отсюда, а то заразимся еще брюшным или сыпным тифом.

Вскоре мы были удивлены тем, как много ходячих пленных спешит к воротам лагеря. Пошли и мы. У ворот уже собралась большая толпа, которую сдерживали вооруженные палками полицаи. По другую сторону колючей проволоки, опустив низко головы, стояли две раненые небольшие лошадки.

– Этот спектакль нужен немецкой пропаганде, мол, смотрите – это же настоящие русские варвары, – послышался чей-то раздраженный голос.

Мы обернулись на голос и увидели: опершись на палку, стоит с изможденным лицом пленный, который продолжает:

– Немцы надумали на пленку заснять человеческое безумие и теперь терпеливо выжидают, когда можно будет пустить в ход свои фотоаппараты. Ждут, когда все будет готово. Ждут, когда офицер даст полицейским команду, и этих вот лошадок отдадут голодной толпе на растерзание. Такое я видел здесь.

Мы прозевали тот момент, когда животные оказались уже на территории лагеря. Скопление обезумевших голодных людей ринулись к животным. Они, опрокинутые человеческой массой и терзаемые ей, визгливо ржали. А когда этот визг смолк, стали слышны крики и ругань. Все слилось в один шевелящийся клубок.

Алексей показывает мне на ворота лагеря. Фоторепортеры старались вовсю, а немец в пальто залез на ворота, он снимал колоритную сцену, пока не кончилась у него пленка. Вот таким „материалом“ он будет располагать для прессы и для потомков! Вот для чего был устроен этот спектакль! Мы были потрясены человеческим безумием.

Ночь выдалась холодная, спать не спали – кемарили, а потом пошли занимать очередь за приварком. К утру поднявшийся ветер принес снег, где-то, срываясь на лай, скулили овчарки. Пленные, собравшиеся для возможного получения пищи, вскоре были окружены полицаями и солдатами, которые принялись сгонять к воротам лагеря.

Колонну построили, и полицаи принялись считать, мимоходом торопливо раздавали зуботычины и колотили палками, а пленные, как могли, защищались, переминались с ноги на ногу и ежились, а холодный и порывистый ветер все усиливался, и колючий снег слепил глаза и нещадно драл уши. Затем снег повалил гуще, покрывая землю белым покрывалом, садясь нам на головы и на ссутулившиеся плечи.

Узкой лентой вилась по дороге бесконечная, пропадавшая за оставленными позади пригорками колонна военнопленных. Идут в прожженных и грязных шинелях с почерневшими от усталости и голодом лицами, брели в неизвестность. Онемевшие ноги от холода и сырости вязли в перемешанной со снегом грязи. Раненых, как только могли, поддерживали товарищи, и порой приходилось удивляться, откуда берется сила в измученном теле, чтобы и самому не растерять ее напрасно.

Путь колонны был обозначен страшными указателями – раздетыми голыми трупами, которых невозможно было пересчитать. Мертвые лежали по всему нашему пути. Стриженые головы, остекленевшие глаза и открытые рты. Лица все молодые, тела, как бумага, белые, остуженные морозом. Многие убитые были с размозженными черепами или со штыковыми ранами на груди и животе.

Мы видим их, костлявых, страшных…»[124]

Согрин Александр Михайлович, Курганская область