Ад криминала: Рассказы и очерки

После школы мы часто ездили на свалку. Пострелять в выброшенные кастрюли и чемоданы. Туда была единственная асфальтированная дорога в нашем районе — улица Островского. За городом она вливалась в новороссийско-сухумское шоссе, и у развилки мы сворачивали направо — к свалке.

Вдоль асфальта стояли частные дома с выкрашенными в яркие цвета фронтонами. В палисаднике или у крыльца любого такого дома зеленели кипарисы и кусты самшита. Однако украшением улицы был роскошный дом дорожного мастера. Перед его окнами росли сосны, кипарисы и ели. Здесь же, на постаменте, стояла бронзовая лавочка, а на ней сидели, беседуя, гипсовые фигуры Ленина и Сталина. Ильич сидел широко, откинув правую руку на спинку лавки. Сталин слушал его, слегка наклонив голову. Эта скульптура утопала в зелени, была ухожена и вовремя покрашена.

Здесь же местной достопримечательностью "конца Островского", то есть самой окраины города, был небезызвестный грек Папандравилась. Ни имя, ни фамилия его никого не интересовали. Папандравилась — прозвище, функция, внештатная должность окраин захолустных городков. Этот невысокий сорокалетний мужчина сильно заикался, был инвалидом с детства и холуем по натуре. Он нигде не работал, поскольку значился инвалидом какой-то группы. Основное его занятие — "найм у частного сектора". Он копал огороды, красил заборы и чинил сараи. Где он брал материал — одному Богу было известно. Где-то "доставал". По большей части, конечно же, воровал или выпрашивал у сторожей за бутылку-две водки. Когда он о чем-то договаривался с хозяйкой или хозяином, то без конца твердил, заикаясь:

— Я сделаю, чтоб па-па-ндравилась…

Он хотел сказать: чтоб понравилось. Но у него этого никогда не получалось. Па-па-ндравилась, па-па-ндравилась. Поэтому его так и окрестили: Папандравилась!

Была у него баба-дурочка, к которой он ходил по ночам и несколько лет обещал на ней жениться тридцать второго сентября. Дурочка верила и ждала, когда придет тридцать второе число. Папандравилась ей внушил, что оно бывает раз в четыре года — как двадцать девятое февраля. Так было…

И вот однажды я с Колькой и Женькой покатил на велике к свалке. Когда мы проезжали мимо дома дорожного мастера, у меня вывернулась под руками баранка, и я чуть было не залетел в канаву. Мы словно по команде дали по тормозам и ошалело уставились на памятник. На лавочке осиротело восседал Ленин, а Сталина не было…

Но на свалке нас ждала новая неожиданность. Мы увидели Папандравилась, разбивающего на куски гипсового Сталина. Он делал это с усердием и остервенением. К нему было страшно подойти: лицо его сжимала судорога мести. Позже мы узнали, что никто, кроме Папандравилась, не решился на такое, сколько бы ему ни заплатили. Однако Папандравилась вызвался сделать это бесплатно, "во благо народа". На следующий день заика "свалил" Сталина, стоявшего на постаменте в небольшом скверике у моря. На этот раз уже за плату. Вокруг постамента еще оставались лавочки, на которых мужики разливали "по стакану", посылая за очередной бутылкой Папандравилась, который опустился, бросил подрабатывать и почти не просыхал.

Теперь он следовал по пятам за рыжебородым с нерусским лицом Ленькой Смеховым, приехавшим недавно с Урала или откуда-то еще. Не помню точно. Ленька садился в скверике на лавочке перед оставшимся постаментом и давал деньги заике. Тот мигом несся в магазин и приносил бутылку. Ленька наливал ему стакан, а сам выпивал из горлышка. Потом заика бежал еще. Это была неразлучная пара…

К вечеру в скверике появлялись другие запойные люди. Становилось весело. Они наперебой рассказывали байки и анекдоты. Особенно распинался Панаетас — старый бабник с острыми бакенбардами и начищенными до блеска корочками-туфлями.

Панаетас приехал недавно из Армении, где работал трактористом в колхозе. Он часто рассказывал смешные истории о хитроумном председателе Акопяне. Одну из них я запомнил.

— Приехал районный начальник в село, — заливал выпивший анфантерибль, — и приказал Акопяну памятник Сталину перед правлением свалить. Я его быстренько тросом зацепил, трактор завел, а Акопян говорит: "Ночью сделаем, перед колхозниками стыдно". Ну, дождались ночи. Пришел председатель с людьми. Аккуратно Сталина сняли, в брезент завернули, и в кузов моего трактора положили. "Давай тихонько на кладбище, да чтоб не растряс!" Похоронили мы его, значит, при луне. Правда, без таблички и креста. Однако место огородили и хорошенько запомнили. На следующий день коммунисты на Акопяна напали: "Аполитично сделал, приказ партии извращаешь!" А мудрый председатель им рот и заткнул: "Не хозяева вы, а дураки! Сталин — это же козел отпущения! Сколько мы колхозных денег на памятник потратили! Надо, молокососы, своим умом жить. Вот завтра новый к власти придет и прикажет Сосо опять поставить. Признают, что ошибка была. Значит, опять на памятник деньги тратить? Нет, дорогие. Пусть лучше в могилё полежит, а когда время придет, выкопаем, покрасим и снова поставим. И без затрат и без хлопот."