Адам Бид

– Нет, ваша милость, я не вижу, каким образом это может случиться, – сказал Джон.

– Не может быть? А отчего же?

– Да потому что она хромает.

– Хромает, черт тебя возьми! Что ж это значит?

– Да вот, мальчик подвел ее слишком близко к дальтоновым лошадям; одна из них выкинула задними ногами и ушибла ее в колено передней правой ноги.

Рассудительный историк воздержится от подробного описания того, что последовало за объяснением. Вы поймете, что было произнесено много сильных слов, смешанных с утешительными приговорками, в то время, когда исследовали ушиб ноги, что Джон стоял при этом в таком же волнении, как будто был дубиною, искусно вырезанною из дикой яблони, и что Артур Донниторн вскоре вышел в чугунные ворота парка, уже не напевая, как прежде, когда входил в него.

Он считал себя совершенно расстроенным и огорченным. В конюшнях не было других верховых лошадей для него самого и для его слуги, кроме Мэг и Раттлера. Это было досадно, и случилось именно в то время, когда он хотел отлучиться на неделю или на две. Казалось, можно было обвинять Провидение, что оно допустило такое стечение обстоятельств. Как было скучно сидеть взаперти на Лесной Даче с переломленною рукою, когда все другие его товарищи по полку наслаждались в Виндзоре, и сидеть взаперти с дедушкой, который питал к нему такого же рода расположение, как к своим пергаментным актам! И тут еще приходится чувствовать отвращение на всяком шагу к управлению домом и имением! При таких обстоятельствах человеком необходимо овладевает дурное расположение духа, и он старается избавиться от раздражения, прибегая к какому-нибудь сильному ощущению.

– Солькельд выпивал бы каждый день по бутылке портвейну, – ворчал он про себя, – но я еще недостаточно приучился к этому. Хорошо же, так как я не могу отправиться в Игльдель, то я поеду на Раттлере сегодня утром в Норберн и позавтракаю у Гаве на.

За этим определительным решением находилось другое, подразумеваемое. Если он будет завтракать у Гавена и заболтается там, то возвратится на Лесную Дачу только около пяти часов и не увидит Хетти, которая в то время будет уже находиться в комнате экономки, и когда она отправится домой, в то время он будет отдыхать после обеда, таким образом, он вовсе не встретится с нею. Действительно, что тут было дурного в его расположении к милому созданию? И для того, чтоб посмотреть только с полчаса на Хетти, можно было решиться протанцевать с дюжиной бальных красавиц. Но может быть, лучше было бы ему не обращать на нее больше никакого внимания, ведь, пожалуй, в самом деле заберется какой-нибудь вздор в ее голову, как намекал Ирвайн, хотя Артур, с своей стороны, думал, что оскорбить девушку было вовсе не так легко, как обыкновенно полагают, он даже находил, судя по своей опытности, что девушки были гораздо хладнокровнее и хитрее, нежели он сам. Что ж касается действительного вреда для Хетти в этом случае, то об этом нечего было и спрашивать – и в этом отношении Артур Донниторн отвечал за себя с совершенной уверенностью.

Таким образом, полуденное солнце увидело его скачущим в направлении к Норберну; к счастью, гальсельская поляна лежала на его пути и дала Раттлеру возможность сделать несколько удачных скачков. Для заклинания демона нет ничего лучше отчаянных скачков по кустам и рвам; и в самом деле надо удивляться, что центавры, с их огромными преимуществами в этом отношении, оставили в истории столь дурную славу.

После этого вы, может быть, с удивлением услышите, что хотя Гавен был дома, но стрелка солнечных часов на дворе едва лишь прошла последний удар трех часов, как Артур уже снова въехал в ворота, слез с запыхавшегося Раттлера и вошел в дом, чтоб позавтракать на скорую руку. Но я думаю, что и после Артура существовали люди, которые делали верхом большой круг для того только, чтоб избегнуть встречи, и потом возвращались торопливым галопом из опасения, что опоздают встретить. Это любимая хитрость наших страстей: сделать ложное отступление и потом быстро обратиться на нас в то время, когда мы уже думаем, что выиграли дело.

– Капитан ехал чертовским шагом, – сказал Дальтон, кучер, фигура которого резко выступала, так как он курил трубку, об ратившись к стене конюшен, когда Джон водил взад и вперед Раттлера.

– А я желал бы, чтоб сам черт чистил лошадей для него, – ворчал Джон.

– Конечно, у него был бы тогда грум гораздо обходительнее теперешнего, – заметил Дальтон.

Острота показалась ему такою хорошей, что, оставшись один на сцене, он продолжал по временам вынимать трубку изо рта, чтоб кивнуть воображаемым слушателям, и сладострастно содрогался от безмолвного брюшного смеха, затверживая наизусть разговор с самого начала, для того чтоб впоследствии с эффектом пересказать его в людской.